Больные души - Хань Сун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И больница – «место, где творят чудеса» – противоречит как раз этому закону. Медицина бросила вызов самой природе. Получится ли у кого-то воспротивиться воле Неба и не умереть? Байдай в этом глубоко сомневалась. Долголетие – от жадности. Умирать лучше молодыми и красивыми!
Даже если технически можно было добиться долголетия, то справедливо и разумно ли это? И если уж вы открыли секрет эликсира бессмертия, то почему бы не попотчевать им больных? Байдай же наблюдала исключительно смену дохнущих день за днем пациентов. Им энтропию никто не отменял.
Смерть – по идее, штука, о которой тяжело говорить. Но в больничной палате имеешь с ней дело каждый день. Когда наступал критический момент, ни высокоточная медицина, ни индивидуальный подход не срабатывали. Вся наша больница была парадоксом на парадоксе. А парадоксы Байдай ненавидела.
24. Отношения между божествами и людьми на словах блистательны, а на деле блеклы
Стал я приглядываться к тому, при каких обстоятельствах наступала смерть у товарищей по палате. Хотел так разобраться, как может покинуть этот мир Байдай.
Дядюшку Чжао – нашего уважаемого образцового больного, который еще накануне балагурил, смеялся и читал друзьям по болезни научно-популярные лекции, – как-то вдруг хватила кондрашка. Лицо у него побагровело, изо рта пошла пена, все конечности задергались. Датчик на теле Чжао отправил сигнал помощи. Но когда перед койкой больного появились медработники, дядюшке никто уже помочь не мог. Чжао умудрился отгрызть себе язык, который попал ему в горло и стал душить бывшего обладателя. Специалисты взялись за дело, начав с того, что попытались нормализовать сердечную аритмию с помощью специального регулятора. Но сердцебиение вскоре прекратилось. Тогда больному взрезали грудь, запихнули руки в дырку и стали напрямую массировать сердце. Вокруг собрался рой любопытствующих пациентов, которые, плотно сжав губы, с радостью наблюдали за тем, как пузо дяди Чжао медленно сдувается, как надорванный резиновый мяч. Горб на спине больного, поначалу неустанно дергавшийся, наконец беспомощно опал. Мертвяки вроде бы похожи на нас, еще живых. Все знакомые черты остаются на месте. А все же в сумме мы имеем уже что-то иное. Вот в чем соль. И больше уже дядюшка Чжао не мог воспевать чудесную эпоху медицины, в которой нам посчастливилось жить. С кончиной пациента улетучились и все страхи, и вся зависть, которые сотоварищи в болезни испытывали к нему.
После исхода дяди Чжао я постоянно думал не только о непредсказуемости человеческой жизни. Это была смерть почти картинная, хоть в галерею вешай. И в то же время кончина эта была столь же мизерабельной, как камушек, заброшенный в глубину чащи. В ней совсем не было духовности, которую вкладывал в полотна норвежец Эдвард Мунк, пытаясь за короткие солнечные дни на севере Европы успеть запечатлеть хоть что-то. Мне вообще показалось, что такую смерть Чжао сам на себя навлек бесконечными заверениями, что Сунь Ятсен и Лу Синь ничего не смыслили в медицине и ее роли в спасении Отчизны. Однако дядюшка и в век медицины не смог спастись. Каждому да воздастся по деяниям. Когда из дяди Чжао больше нельзя было извлечь никакой пользы, «Общество государственного оздоровления», «место, где творят чудеса», просто отбросило его в сторонку. Байдай никакого вклада в больничное дело не сделала, так что, вероятно, ей была уготована смерть иного порядка.
Еще был среди нас человечек, которого звали братец Се. Он страдал от рака желудка в поздней стадии. Вот ему и выдрали весь желудок, а тонкую кишку подвязали прямо к пищеводу. Се устраивали сеансы химиотерапии, разогревая его брюшную полость до 42 градусов. Пациент от этого истекал потом, испытывал непередаваемую боль, не раз его всего выворачивало от рвоты. Приходилось по капле кормить его через нос. Но скоро и нос схлопнулся. У братца Се обнаружили сердечную недостаточность, отек кожи под названием анасарка, дисфункцию почек и много еще всяких неприятностей. Устроили нашему товарищу очередную операцию, чтобы разобраться с непроходимостью кишечника. В результате у больного начали подтекать связки между кишками, и все – кишечные соки, кал, кровь – хлынуло к нему в брюшную полость. Все тело Се оснастили трубками: трубками к капельницам, трубкой для дыхания, трубками, чтобы отводить содержимое кишок, трубками и катетерами, чтобы осушать брюшную полость от крови, а заодно выводить из организма кал, мочу и прочие секреции. Причем, чтобы удерживать каждую из этих трубок неподвижно на фиксированном месте, пришлось еще добавить по две дополнительные трубочки. Братца Се охватила гипертермия. Кровяное давление у него неизменно падало, а сердцебиение неустанно росло. Наконец он впал в шок. Пациента сразу же явились спасать врачи и медсестры. И тут у больного случилось прозрение. Он загоготал, как ребенок, в глазах его воссиял огонь. Невидящим взором он осмотрелся по сторонам, вонзил ноги с хрустом в койку и прокричал напоследок:
– Я больше не могу! – Голос оборвался так же внезапно, как прорезался. Все ждали того, что он сейчас толкнет речь, достойную достопочтенного политика. В итоге же братец Се скончался от сепсиса крови: бактерии забились в клапан капельницы, подпитывающей вену на руке.
Стоит упомянуть еще старину Цзяна, у которого при смерти из ноздрей полилась жижа кофейного цвета. Месиво заполнило ему рот. Цзян при этом вроде бы еще умудрялся улыбаться. Но улыбка оказалась искаженной гримасой, в которую сложилась напоследок его физиономия.
Сестрица Цянь перед смертью орала от боли, да так, что казалось, вся больница вокруг нее рухнет. Вся палата дрожала. Мы кинулись в коридор и вернулись только тогда, когда ужасающий гвалт прекратился. А случилось это нескоро.
