Роковые иллюзии - Олег Царев

20-е и 30-е годы XX века были золотым периодом для кембриджских ученых, чья всемирная репутация в период между войнами не могла не привлечь внимания Советского Союза, всеми силами стремившегося догнать в развитии передовую технологию, необходимую для построения социалистического рая для рабочих. Один из русских ведущих физиков Петр Капица приехал в 1930 году из Ленинграда для проведения своих исследований в Кавендишской лаборатории. Присутствие Капицы и других советских ученых, таких как Георгий Гамов, вместе с преподавателем экономики Морисом Доббом, коммунистом, способствовало тому, что среди кембриджских интеллектуалов распространилось мнение, что Ленин действительно — революционизировал роль науки в послереволюционной России[366].

Именно вера в то, что новый век начался с «Красной зари», стимулировала марксистские взгляды ведущих членов кембриджских научных кругов, к которым принадлежали химик Дж. Д. Бернал, биохимик Дж. Б. С. Холдейн и физик П. М. С. Блэкетт. Просоветские симпатии этой мощной когорты ученых не могли не оказать влияния на учеников, которые участвовали в дискуссиях, проходивших в «Союзе», «Социалистическом обществе» и элитарных тайных обществах старшекурсников, таких как «Еретики» и «Общество Апостолов». По мере того как британская экономика неумолимо увязала все глубже в трясине «великой депрессии», многим ученым, укрывшимся в своих башнях из слоновой кости, было заманчиво верить московской пропаганде, убеждавшей, что капитализм обречен, потому что при нем наука служит узким интересам правящего класса. В противоположность этому в Советском Союзе революция, если верить пропагандистским утверждениям Добба, ликвидировала классы, чтобы наука действительно служила потребностям прекрасного нового, эгалитарного общественного строя.

«Политический климат этого периода был весьма благоприятен», — отмечал Орлов, тщательно выбирая общие выражения, в своем «Пособии», опубликованном в 1963 году. Он вспоминает, что, как показывает его опыт, «молодое поколение было восприимчиво к теориям освобождения и к возвышенной идее освобождения мира от зла фашизма и ликвидации эксплуатации человека человеком»[367]. Такая упрощенческая идеология превратила наивный марксизм многих юных мятежников из символа сопротивления деспотической дисциплине своих закрытых школ в горячую политическую преданность идее. Однако Филби и его товарищи были движимы не столько стремлением шокировать буржуа, сколько убежденностью в том, что они открыли некое разумное решение, обеспечивающее панацею от британского социально-экономического неравенства. Коммунистический эксперимент, по-видимому, давал им и всему их поколению надежду на то, что будущее все же можно создать на политических и экономических руинах, оставленных «Великой войной» и унаследованных ими от своих родителей.

«Быть диалектическим материалистом означает мыслить о вещах и нашем их восприятии не как о статических, жестких, вечных величинах, но как о чем-то изменяющемся, развивающемся, взаимодействующем», — заявлял Алистер Уотсон, блестящий ученый-исследователь из Кингз-колледжа в своей статье в «Кембридж ревю» в 1934 году. Он с вызовом превозносил «тактику Ленина, превратившего марксизм в «официальную философию», которую так ненавидят и бранят»[368]. Отчаянная защита коммунизма Уотсоном дает возможность проникнуть взглядом в образ мышления, который так пленил некоторые из самых блестящих аналитических умов кембриджцев его поколения. К числу других, пришедших к такому же заключению путем практического опыта, принадлежали Филби и его современник по Тринити-колледжу Дэвидч Хейден-Гест, сын члена парламента от лейбористов, который прервал изучение философии, чтобы своими глазами увидеть борьбу между фашизмом и социализмом. Отбыв срок тюремного заключения в Германии за участие в антинацистских демонстрациях, Хейден-Гест возвратился в Кембридж, чтобы завершить образование и провозгласить идеологию будущего. Ему выпала доля погибнуть за свою веру в Интернациональной бригаде во время гражданской войны в Испании, как и его обаятельному современнику Джону Корнфорду, который стал героем-мучеником для этого поколения кембриджцев. Другие, такие как Джимми Лиз, бывший шахтер, учившийся на профсоюзную стипендию и член-учредитель первой в Тринити коммунистической ячейки, прибыли в эти колледжи для молодых аристократов голубых кровей уже вдохновленные идеей коммунизма[369].

Так называемые «красные ячейки» Кембриджа, хотя в них, возможно, и входили обладатели партийных билетов, подобные Лизу, были «неофициальными», в том смысле, что они не подчинялись контролю со стороны штаб-квартиры КПВ на Кинг-стрит. Для членства в них не требовалось зеленого билета члена компартии Великобритании, что было важным фактором, который Филби было рекомендовано принимать во внимание, когда он составлял свой список потенциальных кандидатов для Дейча, Рейфа и Орлова. Филби говорил, что по возвращении в Лондон он составил список потенциальных кандидатур для вербовки, включавший семь фамилий. Сам этот список, очевидно, не был передан в Москву полностью, но, как нам известно, по меньшей мере двое из лиц, включенных в него — Маклейн и Бёрджесс, — были завербованы в то время, когда Орлов возглавлял лондонскую «нелегальную» резидентуру, — с июля 1934 года по октябрь 1935 года[370].

Согласно признанию Филби, он умышленно поставил фамилию Маклейна в начале, а фамилию Бёрджесса — в конце этого списка, основываясь на собственной оценке их потенциала. Маклейна он счел первым объектом для вербовки не только потому, как подчеркивал Филби, что они были старыми друзьями по Кембриджу, но и потому, что ко времени окончания им учебы в 1934 году Дональд был одним из самых активных членов своей подпольной университетской ячейки. К тому же у него были все шансы преуспеть там, где Филби потерпел поражение: в осуществлении намерения попасть на работу в министерство иностранных дел.

Дональд Дюарт Маклейн, несомненно, обладал всеми качествами будущего посла Великобритании. Атлетического сложения при росте 6 футов 4 дюйма, двадцати лет от роду, он был воплощением образа красивого молодого англичанина, когда с врожденным чувством собственного превосходства выходил из здания Тринити-холла, чтобы сыграть в матче по крикету за: команду своего колледжа. Наделенный природой поразительно красивой внешностью и этакой мальчишеской чувственностью с намеком на некоторую бисексуальность, Маклейн был также одарен тонким умом. Когда: во время своего посещения Кембриджа на Майской неделе Филби навестил Маклейна, он узнал, что его старый приятель только что сдал с отличием последний публичный экзамен по современным языкам. Он порадовался еще больше, узнав, что Дональд решил, отложив карьеру ученого, поступить в министерство иностранных дел, чтобы стать дипломатом. Более того, тот был уверен, что успешно сдаст экзамен для поступления на гражданскую службу и пройдет собеседование в приемной комиссии, поскольку был обладателем не только блестящего диплома, но и мощных семейных связей в политических кругах. Отец его, покойный сэр Дональд Маклейн, был адвокатом, оставившим свою успешную практику, чтобы стать членом парламента от либеральной партии, а затем кабинет-министром в правительстве. Ко времени смерти своего отца от сердечного приступа, последовавшей два года назад, летом 1932 года, старший из его трех сыновей стал юным мятежником, восставшим против отцовского авторитаризма сэра Дональда, который унаследовал от своих предков — шотландских пресвитерианцев — непреклонную веру в то, что Библия является буквальным словом Божьим[371].