Безгрешность - Джонатан Франзен

Она встала, вернулась в амбар, взяла свободный планшет и отправилась с ним в прибрежную тень. Каждый второй день после приезда она посылала матери на адрес ее соседки Линды бодрое электронное письмо. Несколько раз Линда отвечала, сообщая, что мама “не очень”, но “держится”. Пип сочинила легенду, будто звонить из Лос-Вольканес нельзя – ведь какой смысл здесь находиться, если звонить матери каждый день, – и теперь она колебалась, прежде чем активировать здешний аналог скайпа. Сломаться и позвонить было почти равносильно признанию, что она больше тут не может, что она хочет уехать. Но ситуация выглядела экстренной. Деревянная ложка в мозгах не нравилась ей совершенно.

– Котенок! Что-нибудь не так?

– Нет, все хорошо, – ответила Пип. – Педро понадобилось в город за покупками, он взял меня с собой. Звоню оттуда из телефонной будки. В смысле отсюда. Из города.

– Ох, поверить не могу, что слышу твой милый голос. Я думала, пройдут месяцы и месяцы.

– Вот он, мой голос.

– Золото, как ты? Действительно все хорошо?

– Отлично. Ты не представляешь, как тут красиво; у меня тут подруга есть, Коллин, я тебе про нее писала, она очень-очень умная и забавная, она окончила юридический в Йеле. Тут у всех прекрасное образование. И все поддерживают связь с родителями.

– Ты уже знаешь, когда вернешься домой?

– Мама, я только сюда приехала.

Наступила тишина, в которой, вообразила себе Пип, ее мать вспомнила, зачем она поехала в Боливию, и вспомнила сердитые слова, которые дочь сказала ей перед отъездом.

– Вот что еще, – сказала Пип. – Вчера вечером вернулся Андреас. Андреас Вольф. Я наконец с ним познакомилась. Он и правда очень приятный человек.

Мать молчала, и Пип пустилась рассказывать ей про съемки в Буэнос-Айресе, про Тони Филд и других женщин Вольфа, надеясь внушить матери, что он не рассматривает практиканток как свою добычу. То, что она хотела ей это внушить, в то время как единственной причиной ее звонка была боязнь стать его добычей, хорошо иллюстрировало их отношения.

– Такие вот дела, – подытожила Пип.

– Пьюрити, – сказала ее мать, – он нарушитель закона. Линда распечатала мне статью о нем. У него очень серьезные нелады с законом. Его почитателей это, похоже, не смущает – они считают его героем. Но если ты сама нарушишь закон – просто-напросто тем, что помогаешь ему, – тебе, может быть, навсегда будет отрезан путь домой. Подумай об этом, пожалуйста.

– Что-то я не видела сообщений о практикантах, возвращающихся на родину в наручниках.

– Нарушение федерального закона – это не шутка.

– Мама, все здесь из очень состоятельных семей и хорошо образованны. Я не думаю…

– Может быть, у их родителей есть деньги на хороших адвокатов. До тех пор пока ты благополучно не вернешься, я не буду нормально спать по ночам.

– Что ж, по крайней мере, у тебя сейчас имеется хоть какая-то причина для бессонницы.

Это было, пожалуй, жестоковато, но Пип теперь видела – ей следовало это видеть до того, как она приняла ошибочное решение позвонить, – что мать не может предложить ничего полезного.

– Оп-ля, – сказала она. – Педро мне машет – надо идти.

Она двинулась к амбару, и тут из него вышла Уиллоу. На ней был деспотически красивый сарафан в горошек.

– Привет, Уиллоу, как дела?

– Пип, мне надо с тобой поговорить.

– Ух ты, дай-ка угадаю. Ты хочешь извиниться.

Уиллоу нахмурилась.

– За что?

– Ну, не знаю… Может быть, за то, что нахамила мне вчера?

– Я не хамила. Это была откровенность.

– Господи. Охренеть.

– Серьезно, – сказала Уиллоу. – Что ты услышала в моих словах, кроме откровенности?

Пип вздохнула.

– Даже не вспомню. Ты права, конечно.

– Андреас сейчас сказал мне, что хочет, чтобы мы работали вместе. Я думаю, это отличная идея.

– Еще бы ты не думала.

– В смысле?

– Он велел тебе начать испытывать ко мне теплые чувства, и ты их испытываешь. Естественно, меня от этого жуть берет.

– Я и до этого хотела их испытывать, – сказала Уиллоу. – Мы все хотели. Просто нам нелегко переварить твой скепсис.

– Уж так я устроена. Иначе не могу.

– Тогда, может быть, расскажешь мне? Если я получше пойму, откуда он идет, он больше не будет мне мешать. Давай прогуляемся и поговорим.

– Уиллоу. – Пип помахала рукой перед ее глазами. – Проснись! Ты абсолютную жуть на меня наводишь. От тебя у меня мозги набекрень. Ты была по-настоящему зла на меня вчера вечером – уж что я почувствовала, то почувствовала. А теперь навязываешься в подруги? Потому что Андреас тебе так велел?

Уиллоу усмехнулась.

– Он велел мне помнить, что ты странная – что твой ум работает по-своему. И он прав. Ты действительно странная.

Пип отделилась от нее и решительно пошла к амбару. Уиллоу побежала следом и схватила ее за руку.

– Пусти, – сказала Пип. – Ты хуже, чем Аннагрет.

– Нет, – возразила Уиллоу. – Нам предстоит очень много времени проводить вместе. Нам надо найти способ нравиться друг другу.

– Ты мне никогда не будешь нравиться.

– Почему?

– Ты не хочешь этого знать на самом деле.

– Я хочу знать. Я хочу, чтобы ты была со мной откровенна. Только так, иначе ничего не выйдет. Давай посидим, и ты мне выскажешь все, что имеешь против меня. Я уже сказала, что мне не по душе твой скепсис.

Пип надо было, похоже, выбрать одно из двух: либо укладывать чемодан, либо послушаться Уиллоу. Если бы она не позвонила матери, она могла бы воображать, что ей есть к чему возвращаться домой. И ведь она приехала сюда в надежде получить информацию, но еще не получила; Коллин и Андреас назвали ее отважной. Так что она села с Уиллоу в тени цветущего дерева.

– Я имею против тебя то, что ты гораздо красивее меня, – сказала Пип. – И то, что всегда среди девушек есть альфа-особи и ты одна из них, а я нет. И то, что ты училась в Стэнфорде. И то, что тебе не надо беспокоиться из-за денег. И то, что до тебя никогда не дойдет по-настоящему, насколько ты привилегированна. И то, что ты любишь Проект и ни капельки не чувствуешь здешней жути. И то, что у тебя нет причин язвить. И то, что ты вообразить не можешь, каково это – быть бедной и не знать, как выплатить долг, быть дочерью одинокой депрессивной матери, быть такой злой и нелепой, что даже никакого бойфренда… господи, зачем я все это говорю? – Пип с отвращением покачала головой. – Это моя жалость к себе, ничего больше.

Но Уиллоу залилась пурпурной краской.

– Нет, – возразила она. – Нет. Ты просто высказала то, что многие обо мне думают. Я всегда это знала.

Ее лицо искривилось, она заплакала. Пип была в ужасе.

– Я не виновата, что у меня такая внешность, – шмыгая носом, жаловалась Уиллоу. – Я не виновата, что привилегированна.

– Я знаю, знаю, – утешала ее Пип. – Конечно, не виновата.

– Чем я могу это компенсировать? Как мне быть, что я должна сделать?

– Ну… Скажем, так. Есть у тебя лишние сто тридцать тысяч долларов?

Уиллоу улыбнулась сквозь слезы.

– Забавно. Да, ты и правда странная.

– Истолковываю это как отказ.

– Ведь я тоже страдаю. Страдаю, поверь мне. – Уиллоу взяла руки Пип и потерлась о ее ладони большими пальцами. Это бесцеремонное хватание рук, судя по всему, было особой фишкой Проекта. – Послушай, могу я быть с тобой совсем откровенной?

– Будет только справедливо.

– У того, что я на тебя косо смотрю, есть еще одна причина. Он к тебе неравнодушен.

– К тебе тоже, мне кажется.

Уиллоу покачала головой.

– То, как он со мной про тебя говорил… мне все ясно стало. И даже раньше мне было ясно. Ты явно была не очень воодушевлена Проектом. А потом мы узнали о вашей электронной переписке… Трудновато будет работать с тобой, зная, до чего он к тебе неравнодушен.

Пип начала испытывать двойной страх: перед тем, что она и вправду нравится Андреасу больше других, и перед тем, что к ней из-за этого будут относиться неприязненно, что придется просить прощения – в первую очередь у Коллин.

– Так, – сказала она. – Теперь уже у меня возникает чувство вины.

– Ничего веселого, согласна?

Уиллоу улыбнулась, наклонилась к ней и по-сестрински обняла. У Пип появилось нехорошее ощущение, что она купилась на перспективу дружбы с альфа-особью, на возможность быть принятой в здешнюю среду. Так или иначе, недоверие к Уиллоу у нее прошло. Это выглядело шагом вперед.

Вечером на веранде Пип рассказала Коллин почти все о событиях дня.

– Уиллоу далеко не худшая, – заметила Коллин. – Сказала она тебе, что три года назад у нее погиб один из братьев?

– Боже мой, нет.

– Сноуборд, несчастный случай. Она до сих пор на таблетках, да еще каких. Волк по фамилии Вольф, разумеется, об этом знает. Волк всегда чует, кто слабая овечка в отаре.

То, что Уиллоу не стала, говоря с ней, разыгрывать карту своей утраты, впечатлило Пип – почти привело в замешательство. Просто сидела под деревом и безропотно принимала наказание. Да, сильно, должно быть, подействовали на нее слова Андреаса.