История одной деревни - Ольга Лапина

Отец в самом деле вечером домой не пришел. Убежал. Как ему с краюхой хлеба удалось выжить в тайге и добраться-таки до родных мест, об этом он никогда никому не рассказывал. До Столбищ было рукой подать, но он, разумеется, туда не смел показаться. Добрые люди помогли ему устроиться на работу. И стал прадед шить сапоги. Преотличные сапоги шил, за которые платили хорошую цену. На эти деньги он покупал крупы, одежду, обувь и отправлял посылками жене и детям. На почте его однажды и задержали. Задержали и препроводили в Кировскую область, на прежнее поселение. Так семья воссоединилась вновь. Но уже жить было полегче. А потом…

Потом началась война. К этому времени Полюшка вышла замуж за Ивана и родила ему дочку. И это было тоже чудом, поскольку врачи готовили Полюшку к тому, что детей у нее не будет – слишком много пришлось ей тяжестей перетаскать за свою недолгую жизнь и много мерзнуть. Но 25 августа 1940 года Поля родила дочку, Валеньку. Мою маму.

А через два года под Харьковом в этот же день – 25 августа в госпитале от полученных в бою ранений скончался мой дед, отец мамы. На войну он пошел добровольцем. Их, врагов народа, наряду с другими советскими людьми в армию не призывали. Но когда потери стали колоссальными, то пришлось добирать всех, кто был годен к службе. Дошла очередь и до «врагов народа». Однажды в их поселение пришли военные, выстроили всех в ряд и предложили тем, кто хочет пойти добровольцем на фронт, чтобы защищать свою родину, сделать шаг вперед. В рядах поселенцев на мгновение воцарилась тишина. Потом жестко зазвучало мнение, что родина от них, врагов народа, отказалась. Что же они ее защищать-то будут!.. Дед был в числе тех немногих, кто сделал шаг вперед. Думаю, он тогда без всякого пафоса это сделал. Просто родина у него была. Столбищи. Не мог он родину ассоциировать с Зайчиками и прочей накипью. Родиной был его дом в Столбищах, в котором на то время уже жили чужие люди. Родиной были улицы – Перелетиха, Колотиха и другие улицы с чудными названиями. Родиной была река Пьяна, куда он с отцом и братьями часто на рыбалку ходил. Святой колодчик с чистой водой – его родина. Кладбище, где были его предки похоронены – его родина. Было ему что защищать. И он сделал шаг вперед…

Прадед Иван, как оказалось, выкупил ценой своей жизни свою родню. Как родственникам участника войны, Елистратовым вскоре разрешили вернуться в Столбищи. Вернее, им дали волю выбрать себе любое место для поселения. И они решили вернуться в Столбищи. «Решили»! Да у прадеда даже вопроса не было, возвращаться или нет. Бросили свой пятистенный дом в тайге и вернулись в Столбищи. На пустое место. Моя мама до сих пор с ностальгией вспоминает тот фантастический, пятистенный дом, оставленный в тайге Кировской области. Солнечный, с большими окнами, с теплой печкой посередине. Она-то, мама, была счастлива в этом доме. Рожденная на поселении, другой жизни она не знала. Родиной для нее был этот дом, тайга, вечные сугробы и неласковое кировское солнышко. Ей, маленькой девочке, которую все баловали, нежили и холили, непонятна была тоска взрослых по неведомому ей селу Столбищи. Какие такие Столбищи и зачем эти Столбищи?

Тем более что это были такие Столбищи, где у них в прямом смысле не было ни кола, ни двора. Ничего, кроме родных могил. Благо было много людей, которые им помогали, чем могли, – Елистратовых помнили и безмерно уважали. Кто приютит в своем доме на время, кто вещами поможет, кто накормит, кто напоит. Так потихоньку начали жизнь с нуля. Построили избушку. Мама до сих пор с ужасом вспоминает то их первое жилище. После пятистенного дома в Кировской области эта избушка казалась ей сырой темницей. Тесной, темной, сырой. Маму потом долгое время преследовал сон-кошмар, как на нее падает потолок. Он падал и падал на нее. Стоило ей закрыть глаза, как он придавливал ее всей своей темной сущностью. Сны такие снились неслучайно. Печь, на которой она спала с бабушкой, так близко подходила к потолку, что залезть на нее не представлялось возможным – ее клали на печь, как кладут хлеб в печь…

Но само село маленькой Валентине понравилось. Понравились люди – все ей казались добрыми. Нравилось ей и ходить в гости. Однажды возле одного из домов из красного кирпича она увидела женщину. Женщина эта была большая, грузная. Она тяжело дышала и опиралась на крючковатую палку. Эта женщина подозвала Валеньку к себе и пригласила в дом. В гости. Валенька была совершенно очарована хозяйкой – та напоила ее сладким чаем и угостила пирогами. Валентина тогда еще не знала, что дом этот, из красного кирпича, когда-то принадлежал ее деду. Когда же деда раскулачили и выслали, то в доме поселились «красные конники» – муж с женой. Не знала этого Валенька. А хозяйка дома тем временем внимательно вглядывалась в нее своими черными пытливыми глазами и учила уму-разуму. Как грибы солить, как капусту на зиму заготавливать. Хозяйственная была эта приветливая тетя. И кто бы узнал в этой хозяйственной тете ту, что еще недавно дефилировала по селу в кожаной тужурке и красной косынке на голове. Ту, что так лихо стреляла в кур и пугала местных баб кровожадным выражением своего красивого лица. Говорили на селе, что Петр, ее муж (уроженец Столбищ и родственник прадеда), привез свою красавицу из Украины, где они вместе покоряли степи на лихих тачанках – только ветер в ушах свистел – и творили революцию. Говорили и то, что красавица метко стреляла не только по курам…

Валенька так и не поняла, почему мама так рассердилась на нее за посещение этого дома и почему строго-настрого запретила впредь там бывать…

Все, кто изображен на стариной фотографии, – прадед Федор Ефимович Елистратов с супругой Ариной и двумя своими детьми Пелагеей и Алешенькой – уже давно мирно покоятся на кладбище села Столбищи. Все страсти давно улеглись, все трудности пережиты, радости испытаны. Осталась только она, родина. Поля, леса вокруг, река Пьяна, святой колодчик, земляничные поляны, дурманящий запах яблонь по весне. Белый налив… Бабушка Пелагея Федоровна впоследствии никуда из Столбищ дальше Нижнего Новгорода не выезжала за всю свою долгую жизнь. И не хотела. Когда же приезжала в Нижний, чтобы навестить детей, то уже на следующий день начинала заметно тосковать по Столбищам. И простора ей в городе не хватало, и запахов родных, и скамейки под березами, и травы под ногами, и коровы Маньки. Хотелось ей немедленно вернуться в родное село. Это было очень заметно.

Впрочем, один раз Пелагея все же выезжала за пределы Нижегородской области. В Харьковскую область. Чтобы поклониться братской могиле, в которой был захоронен ее Ванечка… И это был единственный раз, когда Пелагея добровольно уехала так далеко от родного дома.

…Вряд ли далекие предки джигинских немцев предполагали когда-то, что как только они оставят свою землю и ступят на землю чужую, то с этой самой минуты для них и для их потомков начнутся мучительные поиски своей земли, своей родины. Можно ли спорить с тем, что русские немцы, уезжавшие в Германию, мечтали, помимо благ цивилизации, порядка и комфорта обрести наконец родину, которая не будет им время от времени говорить, что они чужие на этой земле? И если они не обрели ее для себя, то надеялись обрести родину для своих детей. И надеются.

Оказывается, это очень тяжело – жить без Родины. Она, несомненно, где-то есть – родина джигинских немцев. Но вот где?..

Не могу не вспомнить одну русскую немку, с которой я случайно познакомилась в Германии. Мы разговорились с ней. Я узнала, что моя новая знакомая Лилия переехала в Германию в 1990-е годы вместе с родителями. А родилась она в Алтайском крае, куда родители ее, русские немцы, были высланы в войну.

– Ах, вы не представляете, какая дивная природа в Алтайском крае… Такая красота, такая красота…

Лилия умолкла. Было понятно, что в своих мыслях она где-то далеко, у хребтов Алтайских гор, с рассветами тех мест, с веснами и зимами ее нечаянной родины.

Я пытаюсь поддержать ее:

– И у вас здесь, в вашем городке, очень красиво. Очень.

Мечтательная улыбка сошла с лица Лилии. Она скептически улыбнулась и произнесла:

– Ну, не знаю… Нам уже и не нравится. Мы, наверное, присмотрелись…

Вспоминаю и встречу с Марией Теодоровной Прицкау в Германии. Когда-то она приехала в Германию на лечение. Думала, что приехала на время, но ей потребовалось длительное и сложное лечение. И ей пришлось здесь остаться. Навсегда. Живет Мария Теодоровна в «доме престарелых». Впрочем, в Германии «дом престарелых» не приговор, а билет в благополучную старость. К тому же Мария Прицкау живет не в общем доме, а в так называемом «доме сеньоров». То есть у нее своя отдельная квартира в коттедже.

Ежедневно ей доставляют еду. Свежую, вкусную, разнообразную еду. В доме престарелых за Марией Прицкау закреплена медсестра (у Марии Теодоровны серьезные проблемы с ногами – сказывается время «трудовых подвигов» в Восточном Казахстане, когда ей, дипломированному учителю, пришлось осваивать трактор, а потом и комбайн, чтобы выживать), которая оказывает ей разные услуги, делает массаж, приносит лекарства, мерит давление и прочее. Должна сказать, что, несмотря на возраст (Марии Прицкау за 90), она выглядит очень хорошо. Скажу более, Мария Прицкау в свои годы, после всего, что ей пришлось пережить, выглядит так, как, кажется, могла бы выглядеть Марлен Дитрих в ее годы. Не хуже. Что-то королевское есть в ее осанке, в аристократичных чертах лица, в манере двигаться, говорить, поправлять волосы, складывать руки на коленях. Красавица, одним словом. Конечно, условия жизни, в которых сегодня живет Мария Прицкау, немало способствуют такому завидному долголетию. Красивому долголетию.