Непосредственный человек - Ричард Руссо

испытания остались позади, и следующая же после «Холодного дома» лекция показала, что сомневался он не напрасно. Зачитывая список, отец почувствовал, как накатывает уже знакомый страх, извинился посреди фамилий на М, вышел в коридор и произнес первые слова оттуда, в аудиторию вошел, уже читая лекцию на ходу. На этот раз «Дэвид Копперфилд». Из коридора, ухватившись за дверную ручку, отец начал: «Диккенс, как видите, не переживал… — повернул ручку и вернулся в аудиторию, — об условиях, в которых трудились бедняки. Дэвид Копперфилд не возмущен тем, что дети работают в темноте, тесноте, антисанитарных условиях. Ему лишь кажется неправильным, чтобы подобная участь затронула его самого, умненького и чувствительного мальчика. Герой Диккенса не борется против социальной несправедливости, как не боролся с ней и его создатель, хотя ничего не имеет против того, чтобы его принимали за борца». И пошло-поехало. Взгляд он сосредоточил в центре высоких окон кабинета, минуя головы даже самых рослых своих студентов и надеясь, что с их мест покажется, будто этот взгляд устремлен не столько вверх, сколько назад, в Лондон девятнадцатого века. Оттуда, из недр фабрики, производящей ваксу, мой отец вправе был не замечать руки, поднятой в двадцатом веке студентом, который вздумал что-то спросить или возразить.

Он говорил и говорил, преисполняясь изумления, насколько простым оказалось средство от его недуга, и как же ему раньше не пришло в голову им воспользоваться. Только-то и надо — не зачитывать список и не смотреть в полные ожидания лица студентов. Мисс Уэйнрайт покинула семинар в тот самый день, когда лектор пытался ворковать с ее носом, это его немного смущало, а впрочем, он вернулся во славе, и только это имело значение. Уильям Генри Деверо Старший вновь на коне.

Вот так.

Надеюсь, я удовлетворил любознательность читателей насчет жизни и деяний Уильяма Генри Деверо Старшего после события, описанного в последней моей колонке. Полагаю, все согласятся, что эта история повеселее, чем та, с мертвым псом, вынудившая многих подписчиков нашей газеты вспомнить, что все мы смертны, а такие размышления малоприятны. Новая история во всех смыслах оптимистичнее, и, я надеюсь, читателей ободрит мысль, что даже сложные проблемы вроде той, с которой столкнулся мой отец, зачастую имеют простое решение, надо лишь открыть свой ум. Открытый ум — нет надобности напоминать об этом читателям — ключ к успешной академической карьере, и ему находится порой косвенное применение даже в жизни тех, кто не причастен садам Академа.

Глава 21

Когда утром в понедельник раздался звонок, я подумал: пусть трубку снимет Джули. Она провисела на телефоне все выходные, вероятно, и сейчас звонят ей. Слушать ее разговоры я избегал, так что не знаю, кому она говорила и что. Но вполне уверен, что нужных звонков она не сделала. К примеру, не связалась с риелтором и не попросила выставить дом на продажу. И с Расселом, насколько я понимаю, не общалась, хотя, справедливости ради, оговорюсь: возможно, Джули и не знала, где его искать. Зато она говорила про Рассела — всем, до кого сумела дотянуться.

— Это называется «система поддержки», папочка, — сказала она в воскресенье днем. — Не стоит разыгрывать из себя одинокого рейнджера, когда стряслась беда.

— Ну конечно, — ответил я. — Один-два Тонто всегда кстати, но…

Но моя дочь принадлежит к поколению ток-шоу, утратившему способность разграничивать интимное горевание и публичное. Она не видит причин не делиться с подругами перипетиями своего брака, она даже подзуживает их занять чью-то сторону, вынести приговор. И больше всего меня тревожит не эта рефлекторная потребность исповедоваться — противоестественным кажется страх дочери перед тишиной и уединением. Если бы она не общалась столько с подругами, могла бы прислушаться к голосам внутри себя — к тем голосам, которым как раз имело бы смысл дать волю. Но нет, она хватается за телефонную трубку. Когда исчерпывается запас собеседников, она обеспечивает себя электронной компанией — телевизор в одной комнате, стерео в другой. Почем знать — может, их она тоже зачислила в группу поддержки.

И я уверен, что в огромном чемодане, который она притащила с собой, — в чемодане, куда вошло все необходимое, чтобы пережить выходные в родительском доме, — нет ни одной книги. Моя дочь ни разу не почерпнула из книги хоть мимолетное утешение, и этот факт вызывает у меня сложные чувства. Ей удалось — без умысла, без усилия — сделать то, о чем мечтал я сам. Отпрыск двух книгочеев, я еще в детстве задумал как можно дальше уйти от них. Я был полон решимости: когда стану взрослым, я не буду поднимать от книги растерянный, отстраненный, разочарованный взгляд, как мои родители, когда их выдергивали в реальную жизнь. Возможно, я даже считал, что сделаться автором книг — своего рода комическая месть родителям. Пусть они будут захвачены моим сюжетом и плетением словес, в то время как сам я не буду захвачен. Я-то буду знать, из какого вещества состоит этот сон, как проделан мой трюк, — следовательно, он не будет иметь надо мной власти. Ну и кто же в итоге оказался в дураках? Три года, пока я писал «На обочине», я болтался меж двух миров, ни в одном из них не жил всецело и обоим, вероятно, наносил тем самым ущерб. Мой отец прочел книгу в больнице накануне операции по удалению камня из почки и впоследствии признавался, что книга не поглотила его целиком в ту ночь, как ему хотелось бы. Он всё подмечал, как она устроена. В ту пору я был задет его словами, однако теперь, без малого в пятьдесят лет, понимаю, что камень в почках вполне может отвлечь внимание пациента и даже ослабить власть художественной литературы.

Нынче утром, как во все прежние утра вот уже неделю, я проснулся от настоятельной потребности помочиться. Нет больше смысла отрицать. Я унаследовал от отца почти все, без чего надеялся обойтись. В конечном итоге я такой же преподаватель английской литературы, как и мой отец. Вся разница в том, что он-то успешен. Карен, моя старшая дочь, тоже яблочко, не откатившееся далеко от академического древа. После колледжа она попробовала не столь ученые занятия, но потом вернулась в аспирантуру и недавно завершила диссертацию по Мэтью Арнольду и заодно неблагоразумный роман с научным руководителем, хотя об этом я узнал лишь недавно, как по большей части и узнаю подобные вещи. От Лили. Постфактум.

Нет, Джули — вот кто у нас диво. Дитя, верное данной в детстве клятве: книги ей голову