Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник) - Марджери Аллингем

— Тс-с, — опасливо отозвался мистер Скруби, поскольку коронер бросил на них быстрый взгляд.

Свидетельница заняла трибуну.

Дородная женщина с одышкой, болезненным бледным лицом, поджатыми губами и в золотом пенсне, от которого к уху шла небольшая цепочка, была одета в дешевую, слишком тесную черную шубу; застегнуть ее не представлялось возможным, но этот недостаток восполняла блуза с пышными оборками.

Непривычная значимость положения свидетельницы — неважно, реальная или надуманная — поначалу так поглотила незнакомку, что она не услышала, как коронер спросил ее имя. Потом дама сообщила суду, что зовут ее миссис Розмари Этель Траппер, что живет она в полуподвальной квартире дома номер двадцать пять по Хорсколлар-Ярд и работает вместе с мужем младшим комендантом двух офисных многоэтажек — номеров двадцать пять и двадцать семь. После чего миссис Траппер присягнула говорить правду.

На Джину вновь накатило ощущение, будто над ней надругались. Да, конечно, полиция не обязана оповещать о своих делах всех и каждого, но если эти дела настолько глубоко касаются самой Джины, то держать ее в неведении — неоправданная жестокость.

По просьбе коронера миссис Траппер вспомнила вечер двадцать восьмого января, описанный в ее показаниях.

— Я была в кинотеатре с одной леди, приятельницей, — поведала она, словно о важном светском событии. — Распрощалась с ней в конце улицы — я бы сказала, примерно без пяти семь, — а дома сразу сделала себе в кухне чаю. Пошла в спальню сменить обувь — эта привычка у меня с детских лет — и вдруг говорю себе: «Ба! Ту машину завели!»

Дама торжествующе умолкла, коронер кашлянул.

— Вы нам не объясните, миссис Траппер, что это значит?

Миссис Траппер была выбита из колеи.

— Я про машину в гараже двадцать третьего номера, — резко ответила она, на миг утратив изысканность манер. — Днем, конечно, ничего не различишь из-за гула транспорта, но после шести в тупике так тихо, что булавка упадет — услышишь. А уж мотор машины тем более. Ведь стены такие тонкие, я часто говорю — просто безобразие.

— В тупике? — переспросил коронер.

К бледному лицу миссис Траппер прилила краска.

— Хорошо, в Хорсколлар-Ярд, — с вызовом произнесла она. — На самом деле это — тупик.

— Понятно. — Коронер склонил голову над бумагами. — В котором часу, миссис Траппер, вам послышалось, что заработала машина?

— Она заработала в десять минут восьмого. От приятельницы я ушла без пяти семь. Пять минут пройти по улице, пять минут сделать чай и пять минут дойти до спальни.

— Пять минут дойти до спальни? — в некотором изумлении уточнил коронер.

Миссис Траппер вновь была сбита с толку.

— Хорошо, пусть будет пять минут восьмого. Именно тогда заработала машина, — предложила компромисс свидетельница.

— Вы уверены, что услышали мотор вскоре после своего возвращения? — строго спросил коронер.

— Да. Услышала яснее ясного, когда пришла в спальню после того, как выпила чаю.

— Понятно. Долго ли вы пробыли дома?

— Примерно до семи тридцати, — последовал незамедлительный ответ. — И все это время мотор работал. Когда я выходила, тоже работал. Помню, я еще сказала себе: «Мало того, что мы вечно слушаем, как эту машину включают-выключают, так теперь она рычит постоянно». Я хотела поставить в известность коменданта двадцать третьего дома.

— Вы упомянули время семь тридцать, миссис Траппер, — мягко сказал коронер. — А нельзя ли поточнее?

— Ну, я думаю, что было семь тридцать. Я покинула дом и пошла по своим делам. Туда я добралась без десяти восемь — увидела время на настенных часах.

— Куда — «туда»?

Миссис Траппер снова вспыхнула.

— В магазин на Ред-Лайон-стрит — тот, где продают жареную рыбу, если знаете. Из-за тумана я не смогла сделать обычные закупки, а мужа на ужин надо было кормить чем-нибудь горячим. Вот я и решила — почему бы не попробовать что-то из их меню, подороже. Магазин на Ред-Лайон и правда очень славный.

— Да-да, конечно, — сказал коронер, несколько озадаченный горячностью признания. — Значит, прямо из дома вы отправились в магазин жареной рыбы и пришли туда без десяти восемь?

— Именно так.

Миссис Траппер явно разрывали внутренние противоречия: с одной стороны, она мечтала о благодарности за то, что предоставляет интересные факты; с другой стороны, была возмущена — ведь на свет могут выплыть еще какие-нибудь невзрачные стороны ее личной жизни.

— Когда я вернулась домой, машина еще работала, — ликующе продолжила дама. — Я услышала, как ее выключили без десяти девять или около того.

Коронер перегнулся через стол.

— Эти временны́е вехи очень важны, миссис Траппер. Не могли бы вы вспомнить какие-нибудь конкретные факты, по которым можно установить время? Скажем, вы уверены, что мотор заглушили не в половине девятого или, например, в четверть десятого?

Миссис Траппер захлопала узкими черными глазками за стеклами золотого пенсне.

— Я ведь говорила, в магазине были часы. Говорила? Некоторое время я там беседовала, потом неожиданно посмотрела на часы и увидела, что уже без четверти девять. «О боже! — воскликнула я. — Муж приходит на ужин в девять (по четвергам он посещает клуб), мне пора». Помню, как это сказала. Я поспешила домой и, насколько могу судить, оказалась там без десяти девять.

Коронер сверил услышанное с записями.

— Выходит, от дома до магазина вы шли двадцать минут, миссис Траппер, а обратно — пять…

— Ничего другого сказать не могу. — Она упрямо поджала губы. — Домой я очень спешила и попала туда, насколько понимаю, без десяти девять: стоило мне только накрыть стол, как прибыл муж, а он всегда пунктуален. Я вошла в квартиру, послушала — машина работает. Не успела я толком рассердиться, как она умолкла.

Миссис Траппер покинула трибуну. По залу прошелестел вздох, присяжные зашептались.

Джина съежилась. Она не смела думать о том, что будет дальше. Сердце подсказывало — раздумьями тут не поможешь. Слушание медленно и неумолимо двигалось к развязке. К развязке простой, безжалостной и неизбежной.

Джина еще дрожала, когда услышала собственное имя. И тут, по пути к свидетельскому месту, ее наконец настигло долгожданное ощущение нереальности. Между ней и окружающим кошмаром словно выросла стена безразличия. Лица стали нечеткими и размытыми, голоса зазвучали издалека.

Джина назвала свое имя, адрес, сообщила, что была женой Пола, — все со спокойной отрешенностью, которая сошла за чрезвычайное самообладание. Голос звучал мягко и мелодично, держалась миссис Бранд прямо.

Она флегматично повторила слова клятвы, невольно копируя бесстрастный тон коронерского помощника.

Коронер исчез, превратился в машину для допроса — благодушную и совсем не злую. Он вместе с Джиной спокойно повторил ее показания. Она помнила, как их давала, как подписывала, — но помнила отстраненно, словно все это не представляло особого интереса.

— Последний раз я видела мужа в два часа в день исчезновения. Всего несколько минут: я пришла к нему на работу, он только вернулся с обеда. Мы коротко переговорили. Я отправилась домой. Живым Пола я больше не видела.

Она совершенно не осознавала, какое производит впечатление.

Среднестатистическая британская толпа немедленно приходит в восторг от красоты — особенно красоты страдающей; но есть у той же толпы любопытная особенность не доверять элегантности и шику — особенно если он связан (неважно, насколько близко) с чем-нибудь подозрительным.

То, что Джина иностранка, несомненно, говорило в ее пользу — иностранцам можно простить шикарный вид; но вот то, что она так спокойна, свидетельствовало против. Вдовам положено рыдать; проявления чувств от них не просто ждут — требуют.

Допрос продолжался.

— В ваших показаниях, миссис Бранд, сказано, что к половине восьмого ваш муж должен был прийти домой к ужину. Вы прождали его до девяти, затем позвонили кузену мужа, мистеру Майклу Веджвуду, и тот отвел вас в кинотеатр. Вас не встревожило отсутствие супруга?

— Встревожило? Нет. Вряд ли. Оно меня рассердило.

Джина умолкла. Конечно, можно объяснить, что Пол всегда опаздывал на встречи с ней, что невнимание и равнодушие мужа сделали ее совершенно невосприимчивой к его выходкам, отучили тревожиться, — однако объяснять она не хотела. Зачем растолковывать детали глупцам? Все равно не поймут.

Коронер продолжал:

— Вы говорили, что пошли в тот день на работу к мужу, потому что хотели попросить его о чем-то важном. О чем?

— Хотела убедить его поужинать со мной — мне нужно было с ним поговорить.

Коронеру, видимо, пришло в голову, что вдова совсем себе не помогает.