Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко

— Не иронизируйте. А что, если и вправду?

— А… отчего вы вдруг заговорили шепотом?

— Боюсь спугнуть таинственность. Скажите, вам нравится пьеса?

Зоряна остановилась.

— А почему вы спрашиваете?

— Я, кажется, хорошо знаю автора.

Зоряна недоверчиво посмотрела на него.

— Какой же он? Старый или молодой? Я почему-то боюсь встречи с ним. Не знаю почему. Вот и убежала сегодня… Начнет еще копаться — и то не так, и это не так…

Батура прижал ее локоть к себе.

— Какой он, как вы думаете?

Она потрогала носком ботинка снежную кочку.

— Наверно, уже пожилой человек. Многое видел, многое понимает. Но похоже, что у него была неудачная, беспокойная жизнь.

— О, почему же?

— Ну, бывают такие непоседы, до всего им дело, во все вмешиваются — словом, хлопот с ними много… Я хоть что-нибудь угадала?

— Что-то, кажется, есть. Ну, а меня вы в какую категорию занесете? — Андрей отступил на шаг, вскинул голову.

— Вас? — Зоряна посмотрела на него оценивающе. — Кто знает. По внешнему виду, вы стараетесь быть современным.

— Неужто? Чудеса!.. Да я такой старомодный! Ох, если бы вы знали: сегодня чуть не расплакался от воспоминаний. Представляете? Еду в троллейбусе. Стою возле окна. Остановка. И вижу такую картину: мальчонка ест бутерброд с колбасой или с сыром. Как водится у детей, что повкуснее, съел, а хлеб кинул на тротуар. Под ноги. — Андрей вынул сигарету, глубоко затянулся. — Я вспомнил, как в войну мы мечтали о куске хлеба. А были мы с братом малышами, как этот паренек! Ели мерзлую сладковатую картошку, сахарные бураки… Вспомнил еще, как я собирал колоски на колхозном поле. Сразу после войны. Снопы свезли, обмолотили. Я целый день колол ноги о стерню. Солнце жгло до черноты в глазах… Насобирал полмешка колосков… Они пахли печеным хлебом, белыми лепешками… О паляницах мы и не мечтали!.. Вдруг — бац! Сторож! Забрал мои колоски и меня в придачу… Закрыл в какой-то чулан, вызвали маму… Но мама моя — человек известный, сельская фельдшерица. На несколько сел. Это спасло нас… Конечно, хорошо, что у наших детей всего сполна. Но меня поразили взрослые люди — они топтали тот кусок хлеба… Вместо того чтобы тут же поговорить с пацаном…

— Все это понятно. Мы слишком привыкли к тому, что легко достается. Вот и забываем цену хлеба. Цену жизни. — Голос Зоряны звучал устало и хрипло.

— Простите, Зоряна, это я так… Хотел доказать вам, что не принадлежу к модникам.

— Я поняла. Но — я уже дома.

— Спешите?

— Страшно устала.

— Как найти вас, Зоряна?

— Не нужно.

— Почему — не хотите? Мне с вами интересно и… просто.

— Слишком просто!

Андрей понял:

— Простите мне тот случай! Произошло непредвиденное…

— Это неважно. Успеха! — Она порхнула в подъезд общежития.

Батура обвел взглядом освещенные окна. Пожал плечами. Чудачка! Не станет же он за нею гоняться.

В день премьеры Зоряна, не находя себе места от волнения, пришла во Дворец культуры пораньше и в фойе вдруг увидела, что вахтерша Катерина Ивановна сдирает со стендов афишу спектакля «Дожди». Скомкав сорванную бумагу, она обернулась к Зоряне и, узнав ее, развела руками, сокрушенно покачала головой. Мол, вот и все…

Ничего не понимая, она бросилась разыскивать Якова Ефимовича. Тот как раз шел навстречу ей. Шел не торопясь, подчеркнуто медленно и, казалось, вовсе не замечал ее.

— Яков Ефимович!..

— А… — лениво махнул он рукой. — Спектакль отменяется. Батура не переживет этого.

Грохнула дверь вестибюля, и кто-то большой, в облаке белого пара, вкатился в фойе. Стащил с головы лисью шапку, с хрустом отряхнул от снега и кинулся к Якову Ефимовичу, который широко раскрыл навстречу ему руки:

— Про волка помолвка, а волк в хату!

— Что за траур?

— Андрей, дорогой, это, наверно, недоразумение? Неужели ты ничего сделать не можешь? — заговорил режиссер.

Батура потряс ему руку и тут увидел остановившуюся в стороне Зоряну. Поздоровавшись с ней, улыбнулся:

— Теперь вы начнете совсем избегать непризнанного и опозоренного автора?

Зоряна растерялась. Старалась свести воедино разрозненные впечатления о случайных встречах с этим человеком.

— Так вы знакомы? — заглядывал в глаза обоим Яков Ефимович.

— И очень давно, дорогой мэтр.

— Да, давно! — засмеялась и Зоряна.

— Но что с премьерой, Андрей? — Яков Ефимович не мог прийти в себя.

— У вас пенсия есть? Ну, и проедайте ее с миром. А мне до пенсии далековато.

Это была уже не шутка, скорее отчаяние. У Якова Ефимовича глаза стали еще шире.

— Так это правда? Ты уже не работаешь?

— Правда. То есть в редакции не работаю, а вообще-то дел хватает. Вот видите, снова нужно драться.

— Андрейка, ты крепкий. Дерись. — Яков Ефимович ухватил Батуру за пуговицы пальто. — Ты знаешь, как сказал один мудрец по фамилии Спиноза? Вот как: «Дело не перестает быть истинным от того, что оно не признано многими». Так-то.

— Спасибо за поддержку. Мне тоже так кажется. А отсюда вывод: поскольку должна была состояться премьера, мы обязаны это отметить. Считайте, что ничего не случилось, я забираю вас обоих на праздничный обед. И всех кружковцев. Я затем и пришел. А вас, — он подхватил Зоряну под руку, — прошу не убегать. Знаю ваши спринтерские способности…

Хотя с самого начала уговорились про «Дожди» не вспоминать, придя в ресторан, Яков Ефимович все же снова заговорил о героине пьесы:

— Какая-то она смиренная у тебя, Андрей, тихая какая-то. Я уже говорил тебе: такая женщина не могла смело признаться в своих чувствах.

— А я верю, что именно такова настоящая любовь. Без патетики, стыдливая, затаенная… — отбивался Батура.

— Глупости! — кипятился Яков