Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Георгий Николаевич вздохнул.
— Да, когда-то мы говорили, что с такими людишками в разведку нельзя идти… Давай-ка выпьем, чтобы весь этот мусор человеческий отсеялся.
— Вот за это я и воюю — своей пьесой. Ну что ж, налейте!
— А, наконец вы встретились! — вдруг зазвенел за спинами голос Маргариты. — Добрый вечер!
Батура вздрогнул от неожиданности. Покраснел, вжался в кресло. Словно стыдился чего-то. Украдкой взглянул на возбужденное лицо Маргариты. Оно прямо сияло от радости. Даже обидно стало, что он никогда не мог дать ей такой наполненности жизнью.
— Как житье-бытье, Маргарита? У вас новый поэтический взлет?
— Ой, не знаю, Андрей, как и сказать. Но работаю много. Может, все это кончится ничем.
— Садись, дочка, поужинай с нами, — заспешил Дробышев.
— Разве что на минутку. Тороплюсь. Выступление у меня на комбинате.
— Все будет хорошо, Маргарита. Это благодарная аудитория.
— Ты думаешь? — вскинула на него теплый взгляд, и в ту же минуту телефонный звонок вихрем сорвал ее с места. Андрею послышалось что-то обидное для него в этих односложных «да» и «нет».
Маргарита сразу начала прощаться.
— Еще рано, может, посидела бы несколько минут. — Георгий Николаевич пытался спасти положение, но Маргарита схватила со стола бутерброд с колбасой и на ходу кинула:
— Меня ждут, не могу!
— Кто может остановить женщину, которая бежит за любовью? — речитативом проговорил Батура, разглядывая одновременно журнал.
— Ну, вот что, милая, — неожиданно поднялся Дробышев, — Сегодня я тебя не удерживаю, но имей в виду; что надо сказать этому прохвосту, чтобы он избавил нас от своих визитов. И лучше будет, если ты сама это сделаешь. Да-да, так и скажи, мол, старик генерал скомандовал от ворот поворот.
С самого утра Степан Степанович Лозовой был в плохом настроении. Не то чтобы у него что-то не ладилось на работе — тут все шло как нужно, а какая-то хмурая туча давила. Наверно, виной всему погода, частая смена атмосферного давления, бешеный ураганный ветер, который поднялся ночью над городом, прокатился упругими волнами по крышам. Ох этот март, месяц перемен!
В кабинет заглянула секретарша:
— Чай приготовить?
Это означало, что уже десять часов. Он ничего не сказал в ответ.
Нинель Сергеевна растерянно пожала плечами. Задумалась. Уже немолодая женщина, она за много лет своей работы редко видела Степана Степановича в таком настроении. По опыту знала: в этом случае нужно заварить чаю, крепчайшего, до черноты, ароматного, положить на блюдечко бутерброд или пирожное и все это молча поставить перед Степаном Степановичем. Нехотя съест он бутерброд, выпьет чай и через несколько минут подбодрится.
Нинель Сергеевна включила электрический чайник и поспешно достала из ящика стола разноцветные пачки: чай индийский, грузинский, цейлонский… Она знала секрет бодрящего, ароматного напитка. Еще бы граммов десять коньяку, ничего лучше и не придумаешь на такой случай.
Секретарша возилась дольше, чем обычно, и Степан Степанович поймал себя на мысли, что его Нинель с годами стала неповоротливой. Но вот чай уже на столе. Он поспешно сделал глоток и обжегся. Что это она кипяток подсунула? Да, не та его Нинель. И чай не тот… А он? Таков ли, каким был?
Рассердился на себя за эти мысли. Пригладил реденькие, совсем белые волосы, вернее, то, что осталось от упругой и непокорной шевелюры. Поредевшие волосы всего обиднее подчеркивали возраст. Не так беспокоили впалые щеки, глубоко врезанные дуги морщин у губ и тяжеловатый плоский подбородок, выбритый до синевы, — от них в лице прибавлялось твердости, суровости. Нижнюю часть лица уравновешивал высокий лоб, он за последние годы стал выше и сделал лицо просветленнее, яснее. Даже с первого раза, увидев такое лицо, почувствуешь, что перед тобой человек волевой и властный. Так о чем же грустить?!
Прожитые годы, бесспорно, придают больше твердости, опыта, уверенности, но что-то и уносят с собой. Что именно, не хотелось додумывать, так как это не прибавит ему спокойствия. А человек, чтобы трудиться, творить, должен быть уверенным в себе.
Степан Степанович отодвинул недопитый стакан. Взгляд его упал на листок настольного календаря — там его рукой была аккуратно вписана фамилия Дробышева. Поначалу Лозовой даже обрадовался, что Георгий Николаевич позвонил, что приедет в Подольск, — ведь столько лет не видались. Но Дробышев уточнил, что приедет по зареченскому делу. И тогда его приподнятое настроение от предстоящей встречи выветрилось. Ожидание стало нестерпимым и тягостным.
Было что-то неприятное в том, что бывший его генерал Дробышев втянут в дело Маковея и что он знает или догадывается о причастности Лозового к нему. В статье его имя упоминалось вскользь. Но он ясно понимал, что заступничество за Дидуха — не тайна для тех, кто глубже интересовался этим делом.
В конечном счете, раз он хозяин в своем управлении, то отвечает и за эту школу и вправе делать перестановки кадров по своему разумению. А Маковея он тоже не обидит. Вот нет у него директора в железнодорожном техникуме… Так что Маковей даже выиграет!..
Формально это так. А на практике сколько жизненных судеб, характеров, привычек стоит за всем этим! Так было всегда, и Степан Степанович это хорошо понимал. С давних пор. Так же, как и то, что руководителю нельзя отклоняться в сторону из-за временного неудобства для кого-нибудь или для себя самого, нужно всегда видеть главную перспективу. Тогда наверняка не собьешься с пути. Все остальное — частности, и они, по меньшей мере, не должны мешать основному. Инцидент с Маковеем — маленькая частность, она не повредила основному делу. Ему могут указать, что негуманно поступил. И он не станет спорить с этим. Ведь всем не скажешь, что делал это не ради Дидуха. Дидух ему не нужен. Делал ради Нины Васильевны, которая пришла просить за него. Но кто поймет его? Не каждый ходил на грани жизни и смерти. Не каждый знает, как ноет рубец от осколка, который вытащила
