Безгрешность - Джонатан Франзен

Понаторев в испанском, она поняла все, что Андреас сказал Педро. Педро должен приехать к отелю “Кортес” на следующее утро к шести. Скорее всего, Андреас будет его ждать, но если не будет, Педро надлежит отправиться в аэропорт, встать там с плакатиком “Катя Вольф” и привезти ее в отель.

Андреас явно намеревался провести наедине с Пип весь сегодняшний день, всю ночь и, может быть, завтрашнее утро. Как нелепо было, что вначале им надо три часа просидеть на заднем сиденье, пока Педро то ускоряется, то тормозит перед “лежачими полицейскими”. Какая мука все эти rompemuelles!

Я влюблена, решила она. Я самая некрасивая девушка в Лос-Вольканес, но я забавная, храбрая и искренняя, и он меня выбрал. Потом он, может быть, разобьет мне сердце – ну и пусть.

В отеле “Кортес” он велел ей подождать пятнадцать минут в вестибюле, а потом подняться к нему в номер. Она смотрела, как постояльцы с влажными волосами и утренними лицами отдают ключи от номеров. Смотрела, и ей казалось, что она в никакой точке Земли в никакое время дня. Бизнесмен-латиноамериканец, праздно стоявший у стойки администратора, вперил взгляд в ее грудь. Она закатила глаза; он улыбнулся. Он был насекомым в сравнении с человеком, который ее ждал.

В номере она увидела его за письменным столом с планшетом. На кровати лежал поднос с сэндвичами и нарезанными фруктами.

– Съешь что-нибудь, – сказал он.

– У меня что, голодный вид?

– У тебя, кажется, нежный желудок. Надо, чтобы ты поела.

Она рискнула взять кусок папайи – мать говорила, что она хорошо действует на желудок.

– Чем ты хотела бы заняться сегодня? – спросил он.

– Не знаю. Есть тут какая-нибудь церковь или музей, куда стоит сходить?

– Я не люблю мелькать на публике. Но старый городской центр заслуживает внимания, это правда.

– Ты мог бы надеть солнечные очки и смешную шляпу.

– Ты именно этого хочешь?

От папайи подступила отрыжка. Возникло чувство, что она должна перестать быть добычей, каким-то образом взять инициативу в свои руки. Она по-прежнему не была склонна прикасаться к нему и все же зашла ему за спину и заставила себя положить руки на его плечи. Затем опустила их ему на грудь. Так надо было.

Он взял ее за запястья, чтобы она не убирала рук.

– Я думала, ты никогда не трогаешь практиканток, – сказала она. – Потому что это плохо для имиджа.

– Ложиться в постель со всеми подряд – да, это было бы плохо для имиджа. Влюбиться в одну – совсем другое дело.

Ее колени задрожали.

– Ты что, действительно сейчас это сказал?

– Сказал.

Деревянная ложка, деревянная ложка.

– Ладно… – промолвила она, оседая на пол.

Он отпустил ее запястья, высвободился из-за стола и, встав на колени, оказался с ней лицом к лицу.

– Пип, – сказал он, – я помню свой возраст. Я гожусь тебе в отцы. Но сердце у меня молодое – у него мало опыта настоящей любви. Вряд ли намного больше опыта, чем у тебя. Для меня тоже все это ново, меня это тоже пугает.

Деревянная ложка. Ее мозги бурлили. Не столько к любовнику, сколько к отцу она в страхе льнула сейчас; к отцу, за которого цеплялась, ища безопасности. И тем не менее накануне вечером она побрила ради него себе интимное место. Она была смущена до предела. Он крепко прижимал ее к себе, гладил по голове.

– Я нравлюсь тебе вообще? – спросил он.

Она кивнула, потому что знала, что он этого от нее хочет.

– Сильно? Или только слегка?

– Очень сильно, – ответила она по той же причине.

– И ты мне тоже.

Она снова кивнула. Но хотя это он принудил ее к лжи, ей было из-за нее нехорошо. Если он и правда начинал любить ее, лгать было скверно с ее стороны. Чтобы исправиться, она попыталась сказать ему что-то и честное, и приятное.

– Мне очень хорошо было тогда, в прошлый раз. Я все время об этом думаю. Прямо помешалась на этом. И хочу повторить это с тобой.

Его тело напряглось. Ее обеспокоило, что она, может быть, сказала не то – что он распознал ее попытку увести разговор от любви и ему от этого больно. И она поцеловала его. Рьяно, бесцеремонно, предлагая ему язык, открываясь ему; он ответил подобным же образом. Но чувственная ее сторона по-прежнему действовала только наполовину. У нее вырвалась усмешка – она не успела ее подавить.

– Что такое? – спросил он, улыбаясь.

– Прости меня, – сказала она. – Просто я спрашиваю себя, не пытаемся ли мы оба делать то, чего ни один из нас по-настоящему не хочет.

Он встревожился.

– Ты про что?

– Да нет, ничего такого, я только поцелуй имею в виду, – поспешила она сказать. – В тот раз мне показалось, ты не был особенно настроен чмокаться. Ты откровенно дал мне это понять. И, откровенно говоря, я тоже вполне могу без этого обойтись.

И опять то же самое. Опять на секунду, на долю секунды, прежде чем он успел отвернуться, она увидела совсем другого человека. Увидела сумасшедшего.

– Ты замечательная, – сказал он, не поворачивая к ней лица.

– Спасибо.

Он встал и отошел от нее.

– Я искренне это говорю, – сказал он. – Мне кажется, я никогда в жизни так не терял равновесие. Ты заставляешь меня уменьшиться – в хорошем смысле. Я прослыл великим срывателем масок, источником правды, а ты срезаешь меня раз за разом. Я ненавижу это, и я люблю это. Я люблю тебя. – Он повернулся к ней и повторил: – Я люблю тебя.

– Спасибо, – промолвила она, зардевшись.

– И все? – спросил он не своим голосом. – Спасибо? Кто тебя такой сделал? Откуда ты явилась?

– Из долины Сан-Лоренсо. Это вполне себе скромное, демократическое место.

Он снова подошел к ней и рывком поднял ее на ноги.

– Ты сводишь меня с ума!

– У меня в голове тоже не сказать чтобы тишь да гладь.

– И как же мы? Как мы с тобой будем? Как нам быть вместе?

– Не знаю.

– А ну снимай эту чертову одежду. Действует?

– Пожалуй.

– Так снимай же. Медленно. Хочу смотреть на тебя. Трусы в последнюю очередь.

– Хорошо. Это я могу.

Ей нравилось исполнять его приказы. Нравилось больше чего бы то ни было другого, связанного с ним. Но делая, что ей было велено, расстегивая пуговицу рубашки, а за ней следующую пуговицу, а за ней следующую, она не была уверена, что ей нравится то, что ей это нравится. Ей хотелось, чтобы Стивен никогда не произносил у себя в спальне этих слов о том, что ей на самом деле нужен отец. Когда расстегивала четвертую пуговицу, а затем последнюю, ее начал охватывать страх. Перед ней открывался эмоциональный пейзаж, в котором она была зла на отсутствующего отца, на всех старших мужчин и дразнила этого мужчину, годившегося ей в отцы, наказывала его, бесила, побуждала предложить себя в качестве того, кто должен восполнить пустоту в ее жизни. И ее тело отзывалось на это предложение, но отзывалось так, что ей делалось чуточку гадко. Она позволила лифчику упасть на пол.

– Господи, какая же ты красивая, – проговорил он, глядя на нее во все глаза.

– Наверно, ты хочешь сказать: молодая.

– Нет. Внутри ты еще красивей, чем снаружи.

– Продолжай говорить, – сказала она. – Это помогает.

Когда она наконец сняла с себя все, он рухнул на колени и прижался лицом к ее лобку.

– Ты побрилась ради меня, – прошептал он благодарно.

– Кто сказал, что ради тебя? – спросила она с неуверенным смешком. Видя, как сильно она ему нравится, она и себе нравилась в эту минуту, но тем, что продолжала его дразнить, чувствуя, как на него это действует, она усугубляла свой страх. Его руки дрожали на ее ягодицах. Он целовал ее между ног, вдыхал ее запах, и она чувствовала, как это может повториться – все как в тот раз, только теперь надо будет уступить ему полностью; слово дано, и она не сможет пойти на попятный.

Но вдруг, хотя воображение было занято предстоящим сексом, она с остротой оргазма испытала нечто иное. Легкость, с какой у нее после минимума “фрикций” дошло до теперешнего, то, как быстро и беспрепятственно он устроил это свидание и добился, чтобы она стояла перед ним нагишом в номере отеля, плюс вдобавок целый клубок опасений: отец, убийство, деревянная ложка, бегство от правосудия, сумасшедший – все это вместе породило простую мысль: я не хочу быть его женщиной.

В трезвом свете этой мысли то, что они делали, выглядело нелепым.

– Гм, – сказала она, отступая на шаг. – Ты знаешь, мне нужен небольшой тайм-аут.

Он сразу осел.

– Что еще такое?

– Нет, я серьезно. Я полтора месяца предвкушала. Каждый вечер трогала себя, думала об этом, воображала, что это не я, а ты. Но сейчас – не знаю. Может быть, ими надо было ограничиться, этими воображаемыми встречами.

Он осел еще ниже. Она подняла лифчик и надела. Потом надела и джинсы, пренебрегая трусами, которые лежали прямо перед ним.

– Мне очень-очень жаль, – сказала она. – Не знаю, что со мной происходит.

– И чем бы ты хотела заняться вместо? – Его голос был глухим от самообуздания. – Посетить живописный городской центр?