Безгрешность - Джонатан Франзен

– И чем бы ты хотела заняться вместо? – Его голос был глухим от самообуздания. – Посетить живописный городской центр?

– Честно говоря, я не загадывала дальше близости с тобой.

– Путь к ней не закрыт.

– Я, наверно, смогу, если ты мне прикажешь. Мне нравится получать от тебя приказы. В душе я, по-моему, рабыня.

– Такого приказа я отдать не в состоянии. Если ты не хочешь этого, я тоже не хочу. Но ведь ты говорила, что хочешь.

– Я знаю.

Он тяжело вздохнул.

– И что изменилось?

– Просто я вдруг почувствовала, что это был бы неверный шаг.

– Я слишком стар для тебя?

– Боже мой, нет. Мне нравится твой возраст. Пожалуй, слишком даже нравится, если на то пошло. Плюс в тебе есть это немецкое мужское, нестареющее. Эти голубые глаза.

Он наклонил голову.

– А я сам, получается, тебе не нравлюсь.

Ей стало его ужасно жаль. Она опустилась перед ним на колени, взяла за плечи, стала гладить, поцеловала в щеку.

– Ты всем нравишься, всем. Миллионам людей.

– Им нравится ложный образ. А тебе я показал себя по-настоящему.

– Мне очень жаль. Прости меня. Прости.

Она прижала его голову к своей груди и стала его легонько раскачивать, словно баюкая. Ее сердце снова начало входить с ним в контакт, и пришла мысль, что вырисовывается секс из жалости. Она никогда раньше таким сексом не занималась, но теперь видела эту возможность. Некой отдаленной частью сознания она, размышляя далее, предполагала, что когда-нибудь позже, возможно, будет испытывать удовлетворение от того, что спала со знаменитым героем, находящимся вне закона; сейчас у нее есть на это шанс, а если, напротив, выйдет так, что она продинамила героя – причем дважды! – то это ее будущее “я” истерзается сожалением.

Его лицо оставалось во впадине между ее грудей, руки лежали на ее ягодицах поверх джинсов. То, что она продинамила его дважды, казалось существенным. Ей вспомнились слова матери, сказанные перед тем, как она уехала из Фелтона со своим чемоданом: “Я знаю, ты очень сердита на меня, котенок, и ты имеешь на это право. Мне тревожно за тебя в джунглях, на другом континенте. Мне тревожно за тебя с Андреасом Вольфом. Но за что мне ни капельки не тревожно – это за твое моральное чутье. Ты всегда была любящей девочкой и верно ощущала, что хорошо, а что дурно. Я знаю тебя лучше, чем ты себя. И это я про тебя знаю”. Пип, которая только и видела, что бардак, в который она своим дурным поведением превратила все взаимоотношения, какие у нее возникали, была тогда совершенно уверена, что мать не знает про нее ровно ничего. Но вот она дважды отшатнулась от Андреаса, когда все было за то, чтобы отдаться, – может быть, это что-то значит? Может быть, мать была права и у нее действительно оно есть – верное моральное чутье? Рамона и даже Дрейфуса она любила чистосердечно, это она помнила. Ее оклендскую жизнь погубила страсть к Стивену и злость на него, на старшего мужчину.

Она поцеловала Андреаса в курчавую макушку и отстранилась от него.

– У нас этого не будет, вот и все, – сказала она. – Прости меня. Мне очень жаль.

Она надела рубашку и спустилась в вестибюль. Ее решение представлялось ей бесповоротным, она, казалось, даже не была над ним властна, и она готова была, если надо, просидеть в вестибюле весь день и всю ночь. Но меньше чем через час подъехал Педро в “ленд-крузере”. Она не могла заставить себя сесть спереди рядом с ним; кожу покалывало, и было ощущение телесной нечистоты. Она легла на заднее сиденье и стала ждать, когда ею овладеют стыд, чувство вины и сожаление.

И когда они ею овладели, это было даже хуже, чем она думала. Двое суток почти безвылазно пролежала в постели, не реагируя на приходы и уходы соседок по комнате. Как высоко воспарила, как нравилась себе, видя, что нравится Андреасу, – и в какую яму недовольства собой угодила теперь, вызвав его недовольство! Даже несмотря на то, что не он ее отверг, а она его, сцена в номере отеля выглядела так же скверно, как случившееся в спальне Стивена. Эта сцена снова и снова повторялась у нее в голове, особенно та ее часть, когда она была раздета, а он стоял на коленях.

На третий день, заставив себя выйти к ужину, она увидела, что снова непопулярна. Поела с опущенной головой, вернулась к себе и опять легла в постель. Никто теперь не был с ней откровенен. Она не знала, в чем причина остракизма: в том ли, что ее считали соблазнительницей Андреаса? Или в том, что он, как видно, не обрел с ней счастья? Так или этак, у нее было чувство, что ею недовольны справедливо. Она сочинила электронное послание Коллин с полной исповедью, но, поняв, что Коллин, прочитав, только сильней ее возненавидит, удалила все, кроме фраз:

Ты правильно сделала, что уехала. Он и правда странный тип. Мы только разговаривали, больше ничего у меня с ним не было и не будет. Я и сама недолго тут пробуду.

Вернувшись через три дня, Андреас держался с ней как прежде – отстраненно, но не без сердечности, что заставляло ее чувствовать себя еще более виноватой. Она верила, что он действительно открыл ей секрет, которого никому в Лос-Вольканес не открывал, верила, что он действительно ее хотел, именно ее, и что теперь за его улыбкой не могут не таиться боль и стыд. Неспособная заново сполна пережить тот миг, когда приняла свое решение, она невольно стала думать, что совершила ужасную ошибку. Что, если бы она не отступилась и стала его возлюбленной? Может быть, пусть и не сразу, обрела бы с ним безумное счастье? А теперь все, его страсть закупорена, ей ничего уже не достанется. Приходила мысль слезно попросить его дать ей третий шанс, но она боялась, что опять его продинамит. С неделю жила с комом в горле, в почти клинической депрессии. Делала вид, что отправляется на прогулку, но за первым же поворотом садилась на землю и плакала.

В одном из этих припадков плача он ее и обнаружил. Дело шло к вечеру, и уже темнело; из тучи, закрывшей полнеба, лил дождь. Он показался из-за поворота в желтом дождевике и резиновых сапогах; она сидела и мокла, прислонясь спиной к дереву и обхватив руками колени.

– Хотел тебя найти. – Он сел на корточки рядом с ней. – Не думал, что ты так близко.

– Я больше не гуляю, – сказала она. – Просто прихожу сюда и плачу.

– Прости меня.

– Нет. Это ты меня прости. Я все погубила.

– Не вини себя. Я взрослый человек. Я не раскисну.

– Я никогда тебя не предам, – рыдая, проговорила она. – Ты можешь мне доверять!

– Не буду делать вид, что не люблю тебя. Люблю, и еще как.

– Прости меня, – рыдала она.

– Ну что ты, хватит, хватит. – Он снял с себя дождевик, надел на нее и сел рядом. – Давай разберемся, чего ты сейчас хочешь.

Она утерла рукой мокрый нос.

– Просто отправь меня домой. Я получила здесь грандиозную возможность и профукала ее.

– Уиллоу говорит, поиски твоего отца ничего пока не дали.

– Прошу прощения: две возможности. И там, и там – полный провал.

– Боюсь, мы с Аннагрет сослужили тебе плохую службу, пообещав помочь. То, что ты ищешь, относится к доцифровой эре, и это очень сильно все затрудняет. Я говорил о тебе с Чэнем. – (Чэнь был главным хакером.) – Я спросил, можем ли мы взять относительно старую фотографию твоей матери и запустить поиск со сравнением лиц. Понадобится очень много ворованного компьютерного времени, и ради тебя я готов на это пойти. Но Чэнь считает, что это будет бесполезная трата ресурсов.

В ясном сером свете своей депрессии Пип увидела, что у нее повторилось то, что уже было с Игорем в “Возобновляемых решениях”: она повелась на пустую приманку работодателя.

– Не надо их тратить, – сказала она. – Ничего страшного. Спасибо, что спросил у него.

– Пока ты здесь, я буду продолжать платежи по твоему учебному кредиту. Но нам надо поразмыслить, каким будет твой следующий шаг. Ты хорошо пишешь и, Уиллоу говорит, очень быстро учишься. На той коммерческой работе ты не была особенно счастлива. А ты никогда не думала о журналистике?

Она выдавила из себя вялую улыбку.

– Разве Проект не уничтожает журналистику как область деятельности?

– Журналистика выживет. В нее сейчас идет огромное количество некоммерческих денег. С твоими способностями ты найдешь работу, если захочешь. В любом случае традиционные СМИ, мне кажется, лучше тебе подходят: ведь то, чем занимаюсь я, тебе не особенно нравится.

– Я хотела, чтобы мне это понравилось. Мне очень жаль, что не получается.

– Ну хватит, хватит. – Он взял ее руку и поцеловал. – Ты такая, какая есть. И я люблю тебя такой, какая ты есть. Я буду по тебе тосковать.

Она заплакала с новой силой. Откуда-то из тумана донесся звук, похожий на треск грома, а затем – глухой удар: от одной из скал отломилась глыба песчаника. Бывало, во время прогулок камни падали так близко, что она слышала свист их полета.

– Ты не мог бы мне приказать? – спросила она.

– Что?

– Прикажи мне. Скажи: ты должна стать журналисткой. Можешь так сказать? Я до сих пор хочу, чтобы ты отдавал мне приказы… – Она болезненно зажмурила глаза. – У меня внутри такой бардак.