Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

не попал, зато потом, заблудившись в тайге, вернулся задумчивый, а вскоре уволился и уехал. Подозревали, что Вьюн припугнул белоруса, поводил его по топким местам, дал провалиться и лишь в самую последнюю минуту помог выбраться из няши. «В другой раз и руки не подам!» – будто бы предупредил озорника страшный старик. Но все это были догадки. Парень ничего своим не рассказывал, смотал удочки в одночасье. А лихой был белорус-то, никого не боялся. Вот и Кеша оробел перед стариком. А ведь надвое может переломить, если Вьюн попадет к нему в лапы. Не лапы – шатуны паровозные.

– У меня же семья, Анфас! – пожаловался Кеша, то ли на Вьюна сетуя, то ли попрекая в эгоизме Енохина, которого геологи нередко называли между собой, а иногда, забывшись, прямо в глаза Анфасом. Слова, что ли, экономили? – А я единой копейки послать не могу,

– Прости, брат! – этот крик души всколыхнул Енохина. Если б у него были деньги, все до копейки отдал бы Шарапову. Но в том и дело, что денег у начальника партии нет. – Своих-то ни копья у меня. А котловые... – Но, поразмыслив, махнул рукой. Человек этот, – отец большой семьи. Не он же виноват в том, что Енохин такой невезучий. И дети его ни при чем. – Ладно, бери котловые... если рука поднимется.

Енохин надумал отдать Кеше часть денег, которые были неприкосновенным запасом и лишь в самом крайнем случае расходовались на общественный стол. Предвидя черные времена, Енохин всячески ужимал, урезал котловые, выделил несколько человек, которые ловили для кухни рыбу, собирали ягоды, добывали дичь. В общем, пока сводили концы с концами. Лес-батюшка кормил, и река снабжала. Расходовали деньги на муку, на сахар, ну и на соль, на перец да еще на лаврик. Теперь, ради Кеши, придется тряхнуть небогатой братской мошной. Человек бессовестный – попользуется, глазом не моргнет. А совестливый... не зря же Енохин намекнул Кеше про руку. Вон как покоробило его!

– За что ты меня, Андрей Афанасьич? Уж не такой я сукин сын, чтоб товарищей своих грабить...

– Тогда поднатужься, Кеша! Потерпи еще немного! Ты же из корня свит, парень!

– Выходит, опять качай горе – мед пей?

– Без этого добрые дела не делаются.

– Заговорил ты меня. А там семья ждет! Поди, все жданки лопнули. – Кеша не в первый раз вот так уходил, кляня себя за уступчивость, еще больше кляня Енохина, который так умеет заговорить, что забываешь, зачем к нему приходишь.

«Может, отпустить его с миром? – думал в свою очередь Енохин. – Как-никак шесть ртов на шее. Но если побегут такие, как Кеша, – придется лавочку нашу прикрыть...»

– А со мной как, бугор? – напомнил о себе до сих пор молчавший Ганин.

– Переходи на самообеспечение. У тебя опыт немалый.

– Если застукают – тогда что?

– Застукают – возьмут на казенный кошт. Тоже неплохо.

– Не студи мозги, Анфас! Шарапову котловые обещал...

– Шарапов семьянин, работяга. Ему я последнюю рубаху отдам.

Ганин обещающе скривился в улыбке, вынул нож и, поигрывая им, поманил Енохина к себе:

– Рубаха и мне пригодится. Снимай!

– Не дури, Ганин.

– Живей, бугор! Я дорого ценю свое время на свободе.

Пожав плечами, Енохин неторопливо расстегнул куртку, снял и, аккуратно свернув ее, стал стягивать рубаху. Были они чисты, тщательно выстираны, но изрядно поношены. Енохин не терпел одежды, пахнущей магазином, сразу бросал ее в горячую воду, мылил, состирывал фабричные складки, наводил по своему вкусу и только после этого надевал. Покупал в год четыре рубашки, двое штанов и две куртки. Рубахи менял раз в неделю, костюмы – раз в полмесяца. В грязную погоду носил рабочий комбинезон. Зимой – свитер. И этого более чем скромного гардероба ему хватало ровно на год. Ганину вряд ли подойдет разношенная пятьдесят четвертого размера куртка, но если уж позарился – пусть берет. Она свой срок отслужила. – Бельишко тоже возьмешь?

Но едва начал высвобождаться из нательной рубахи, подоспел Пронин. Недоуменно переводя взгляд с посмеивающегося Енохина на смущенного Ганина, заговорил, пытаясь разобраться, что между ними происходит:

– Воздушные ванны принимаешь? Ну, ну, давай... – У Пронина всегда имелась про запас нехитрая шуточка. Еще и не договорив ее до конца, заметил в руке Ганина нож. Нож воровато скользнул в рукав, лезвие спряталось в ладошке. Отняв его, кинул себе под ноги, с гадливостью наступил, чуть слышно спросив: – Что, снова права качаешь?

Ганин отпрыгнул в сторону и, встряхивая посиневшей рукой, скрылся в кустах.

– Барахлишко-то прихвати! – окликнул его Енохин. Насмешка, словно удар бича, подхлестнула парня. Кусты под его ногами закачались, затрещали, с веток брызнули несколько перезревших красных ягод. – Зря ты его, Федор Сергеич. Куртка свое отжила. Да и рубаха тоже. Трех зарплат они наверняка не стоят. Парень дешево запросил.

– С финкой-то? Ничего себе торговля!

– Да что, что с финкой? По воровской ихней логике, верно, так и положено. Страшней, когда без всякой логики между лопаток нож втыкают, – тихо возразил