Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грузовик громыхал по колдобинам. Чагдар сидел в кузове рядом с Дордже, крепко держась за занозистый борт и подпрыгивая на мешке с сеном. Чагдар мог сесть в кабину рядом с Очиром, но не захотел оставлять Дордже в кузове одного. Он предложил младшему брату свободное место пассажира, но Дордже отказался: по семейному рангу старшинства он не мог занимать лучшее место. Теперь оба тряслись в кузове, упираясь ногами в пол, а спинами в доски борта.
Солнце уже поднялось теплой горбушкой над зреющими полями пшеницы, отражаясь в каждой росинке маленькими бриллиантами. Пшеница стояла густая и упругая, словно новая сапожная щетка, обещая полновесный урожай. Даже не верилось, что три года назад эти же поля серели обширными проплешинами, с растительностью жидкой, как калмыцкая борода. Наконец-то колхозники вдосталь наедятся хлеба.
Перед Иловайским притормозили: старик-пастух, высушенный, будто астраханская вобла, с волосами цвета рыбьей чешуи, выгонял на пастбище сонных коров. Увидев грузовик, коровы бестолково шарахались влево и вправо, но с дороги уходить не торопились. Коровы были личные: ухоженные, вычищенные, в теле. Вот когда колхозные коровы будут выглядеть как эти, можно считать социализм построенным, решил Чагдар.
– Звиняйте, товаришши, – сняв шапку, слегка поклонился погонявший стадо старик. – Скотина ешшо не научилась механизьму уступлять. Отсталая, так ее перетак.
– Не бойтесь, дядя, – со смешком отозвался Очир. – Мы никому не скажем.
– Спасибочки! – снова поклонился дед. – Езжайте с богом! – пожелал и тут же закрыл рот грубой, как кора старого карагача, ладонью.
С богом! С богом теперь никуда ездить нельзя, дед! Только с именем и портретом товарища Сталина. Очир вырезал портрет из газеты и приклеил на картон. Картон воткнул в уголок ветрового стекла. Вот он, наш единственный оберег, а всех божеств вместе с их служителями в этом году ликвидировали окончательно и бесповоротно.
Для Чагдара вера закончилась еще в 1918-м. Буддисты считают, что нет лучшего учителя, чем враг, и бакша Сарцынов должен был принять сожжение Иловайского хурула бесстрастно, а он нарушил одну из основных заповедей и дал волю своему гневу, к тому же жестоко избил невинного человека, стремившегося, хоть и не сумевшего предотвратить пожар. Бакша вскоре умер то ли от холеры, то ли от тифа.
Сейчас как раз проезжали взгорок, где раньше стоял хурул, а теперь вольно раскинулся заросший бурьяном пустырь, и на лысых затылках каменных фундаментов грелись ящерицы и змеи. И хоть Иловайский после Гражданской сплошь заселен пришлыми, никто из них не осмелился обосноваться на месте бывшего храма или выпасать там скот.
Дордже вдруг с неожиданной силой сжал правое предплечье Чагдара.
– Что? Что случилось? – попытался перекричать Чагдар рокот мотора, а Дордже уже стоял на широко расставленных ногах, сложив руки над темечком свечкой, как делал всегда в начале каждого простирания. Чагдар схватил Дордже за ногу, чтобы брат не вывалился из кузова, и приподнялся над бортом.
В зыбких потоках утреннего пара, поднимавшегося с земли, сквозь тонкую пылевую взвесь из-под колес машины, высился чуть колеблющийся храм-сюме, яркий, как хорошее топленое масло, с большими прозрачными окнами, насквозь пронизанными восходящим солнцем. Остроконечный шпиль-ганчжир на макушке многоярусной крыши радостно сиял свежей позолотой. Чагдар разглядел даже беленную известью изгородь, из которой в 1918-м бакша Сарцынов выдернул дрын…
Храм мелко подрагивал и раскачивался, будто пытался оторваться от фундамента, будто кто-то невидимый тянул его сверху за шпиль. Но это же обман зрения! Если храм настоящий, он должен отбрасывать тень! Чагдар, балансируя, вскочил на ноги… Хурул отбрасывал тень! Только ложилась она не с западной, а с восточной стороны, что противоречило всем естественным законам… Чагдару стало до тошноты страшно. Что если он тоже безумен, как младший брат? Чагдар присел, зажмурил глаза до боли в скулах и принялся медленно считать до ста восьми. Он не сразу понял, почему назначил себе именно это число для счета, но потом сообразил, что именно столько бусин в буддистских четках…
Когда Чагдар опасливо приоткрыл один глаз, пригорок был пуст. Дордже лежал в позе простирания, лоб его бился о днище. Надо будет на станции вымыть ему лицо и почистить одежку, устало подумал Чагдар, извозился весь в пыли, такого грязного проводник в поезд не пустит.
Девушка в полукруглом оконце кассы сообщила, что билетов на Ростов на сегодня нет, но после предъявления удостоверения ответработника ЦИК Калмыкии нашла как раз два из брони. Чагдар прошел дальше, постучался в памятный кабинет начальника станции, где в 1918-м… да стыдно вспоминать… Стол под зеленым сукном, уже потертым, не раз прожженным папиросами, в порезах и пятнах, стоял на прежнем месте, только теперь над ним красовался новехонький портрет Сталина с непокрытой головой. Аккуратно причесанный вождь снисходительно улыбался в лысый затылок хозяина кабинета.
Чагдар показал удостоверение и попросил разрешения позвонить.
– Прошу, – лысый с готовностью подвинул ближе к посетителю черный аппарат с затертыми от ревностной службы цифрами на диске, поспешно встал, запер ящик стола и дверцу большого несгораемого шкафа, взял со стола свою форменную фуражку и, побрякивая связкой ключей, направился к двери. – Мне лишних секретов знать ни к чему…
С клиникой на улице Восточной соединяли долго. В трубке что-то щелкало, кликало, гудело, слышались отстраненные, будто потусторонние голоса. Наконец в трубке раздался солидный, знающий себе цену голос:
– Лазарев у аппарата.
– Чолункин из Калмыцкого ЦИК, – с напором представился Чагдар. – Везу к вам на освидетельствование человека. Будем в Ростове завтра утром. Сможете принять?
– А почему, собственно, ко мне? – озадачился голос.
– Вы же лучший специалист по шизофрении, – веско аргументировал Чагдар.
– Вы мне льстите, товарищ… как вас? – голос казался бесстрастным, но где-то на верхушках гласных звучали нотки удовольствия.
– Чолункин. Чагдар Баатрович.
– Ну, хорошо, привозите своего человека. Осмотрю.
Утром следующего дня Чагдар и Дордже уже толклись у железных ворот отделения для психохроников Ростовской краевой больницы. Желтое двухэтажное здание было припыленным и слегка облупленным, окна забраны глухими, без уважения к ампиру бывшего купеческого дома, наспех спаянными и уже проржавевшими решетками-клеточками. Чагдар скосил глаза на Дордже. Тот был отвлеченно-спокоен. Хоть в этом году Дордже уже исполнилось тридцать лет, по виду он все еще напоминал нескладного подростка: кожа на лице, как у девушки, и даже усы не растут.
Не найдя кнопки звонка, Чагдар стукнул в ворота кулаком. Железо отзывчиво загудело всем полотном. К стеклам окон второго этажа тут же прилипло несколько перекошенных лиц.
– Чего вы там лупите? – раздался со двора сердитый мужской голос. – Сейчас буйные вскипятятся! Ослепли, дверей не видите?
