Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут Чагдар был вынужден покинуть площадь: прибежал пятый администратор спектакля Ларин и сказал, что для сцены «За сплошную коллективизацию» недостает 100 метров толстой веревки и рулона кумача. Веревку Чагдар добыл в Рыбснабе, а кумач выпросил в отделе агитации и пропаганды обкома, пообещав взамен уже готовые лозунги. Хорошо, ночью докрасили и повесили задник, трижды испытали звукоусилители, проверили на устойчивость столбы, на которых закреплены репродукторы.
Больше всего беспокойства вызывали осветительные боксы. Здоровенные черные ящики с лампами висели на натянутых тросах перед сценой, а уже с утра дул порывистый ветер и ящики болтало туда-сюда. Начало «Большевистской весны» назначено на восемь вечера, к тому времени стемнеет – без электрического освещения спектакль ожидает полный провал. Вся труппа нервничала и переругивалась. Лихорадочное волнение артистов передалось и Чагдару.
Зрители стали собираться засветло. Народ пришел со знаменами, но ветер трепал полотнища, флаги сбивали с окружающих шапки и кепки – пришлось свернуть. Рассаживались, как в кибитке: на лавках справа – мужчины, на лавках слева – женщины и маленькие дети. Приезжие из разных улусов между собой не смешивались, потеснившись, подсаживали земляков. Начались мелкие стычки. Милиционеры решительно выводили бузотеров.
Когда окончательно стемнело, Чагдар даже обрадовался: не было больше видно громадной, наводящей безотчетный страх толпы. Только по краям, где кучковались конники, отсвечивали красными углями лошадиные глаза.
В палатках за сценой музыканты настраивали инструменты и дружно ругались на проникающий во все щели песок. Трубачи и прочие духовые, к ужасу калмыков из оркестра домбристов, то и дело сплевывали на землю.
Хурульный оркестр собрался в отдельной палатке. Инструменты: барабаны, раковина, колокольчик, медные тарелки и флейта – лежали на низеньком, покрытом куском обтрепанной парчи столе, вокруг которого разместились оркестранты. Медная трехметровая труба-бюря была уже собрана и покоилась на подставках, вытянувшись от стенки до стенки. Никто не обратил внимания на заглянувшего Чагдара – глаза у оркестрантов были закрыты, они беззвучно молились. Чагдар понимал: просят прощения у бурханов за то, что участвуют в сегодняшнем представлении. Чагдар тихонько опустил полог.
Самой шумной была палатка актеров: ребята задорные, веселые, горластые. Парни в кепках, как у Ильича, девушки в красных косынках. Костюмы понадобились только для зайсанга-угнетателя и гелюнга-обманщика. Ну, и для Будды. Одежду позаимствовали из фондов музея под личную ответственность Чагдара. Бешметы у зайсанга и гелюнга богатые, бархатные, шитые золотом, шапки из каракульчи. Парни, как оделись, сразу такими важными стали, словно и впрямь всю жизнь из серебряных чашек ели.
При выборе исполнителя на роль Будды все тридцать два признака просветленного, конечно, не учитывали, но хорошая осанка, нос с горбинкой и белые ровные зубы были приняты во внимание. Вопрос встал только с прической. Согласно канону, длинные волосы Будды, собранные в пучок, венчает магический камень чиндамани, исполняющий все желания. Заостренный кусок черного сланца нашли быстро, а вот найти мужчину с длинными волосами в 1935-м не то что в Калмыкии, но и в целой России было непросто: всех длинноволосых уже не только выселили, но и обрили.
Один из режиссеров предусмотрительно привез дореволюционный шейтель – парик, который носила по еврейскому обычаю его бритоголовая бабушка Ханна. Из него-то и сделали прическу Будде, закрепив локоны наверх при помощи костного клея. Камень тоже посадили на клей.
Все было готово, все проверено, хор и шумовой оркестр заняли свои места на еще не освещенной сцене, симфонический заполнил отгороженное пространство перед площадкой. Джангарчи сел у микрофона на венский стул. Это, конечно, не по традиции: сесть он должен был на пятки, но тогда публике его не будет видно. У ног джангарчи примостился человек с микрофоном в руках.
И тут вспыхнул свет. Собравшаяся толпа загудела, закричала «ура!», приветствуя руководителей области и высоких гостей, которые неспешно занимали места на почетной трибуне справа, начальственно помахивая рукой в ответ.
Левую трибуну потихоньку заполнили женщины: большевички со стажем, комсомольские активистки и жены партаппаратчиков.
Гул продолжался, пока гости не расселись наконец на трибуне и не повернули головы к сцене.
На сцену вышел Санджи Каляев, единственный калмык во всей режиссерской бригаде, и объявил по-русски и по-калмыцки название спектакля. Почетные гости зааплодировали. Публика после короткой заминки тоже начала хлопать. Вот сейчас у тех, кто зол на советскую власть, есть возможность без страха бить в ладоши, проклиная ее, пронеслось в голове Чагдара.
Джангарчи ударил по струнам, оркестр домбристов подхватил, усиливая глухой звук одиночного инструмента.
Всем, кто вдребезги разбил
цепи рабства, угнетенья,
кто граниты разметавши,
власть советскую воздвигнул,
калмыкам труда, мозолей
и рабочим всех народов, —
наш горячий, наш сердечный,
полной грудью наш привет… —
запел хор по-русски.
– Ме-е-ендвт! – глубоким голосом протяжно вторил джангарчи по-калмыцки.
– Мендвт! – дружно откликнулись зрители.
…черный камень
мощной силой разбивая
словом ярким и могучим…
и зовущий неотступно
всех трудящихся на битву,
на борьбу с их всех врагами,
на решительный последний —
вот каков был наш учитель,
богатырь, орел, наш Ленин, —
запел джангарчи.
– Так! Так! – закричали из темноты и захлопали.
Джангарчи переждал хлопки и продолжил:
Средь сынов могучих Баатра,
Батырь – Ленина сынов
Сталин – лучший и первейший
и в сраженьях, и в постройке.
Это он бесстрашно бьется
со врагами коммунизма,
разрушая силы, козни
всех рушителей коммуны…
Сильный порыв ветра ударил прямо в сцену, и звук заскрежетал, завыл. Осветительные боксы закачались, по сцене заметались тени, словно это те самые невидимые враги коммунизма проникли на спектакль.
Это он стрелою меткой
бьет по правым и по левым,
не давая уклониться
от путей побед коммуны…
Чагдар, стоявший у края сцены, проверил, как реагирует почетная трибуна. Взгляды руководителей были устремлены поверх сцены, туда, где высился портрет вождя. Полотно то выгибалось внутрь, то обвисало, то шло мелкой рябью в мигающем свете раскачивающихся ламп. Гневного Эрлик-хана, владыку преисподней, царя смерти и справедливости напоминал сейчас товарищ Сталин. Только бы не снесло портрет, ужаснулся Чагдар и побежал за сцену.
Вот тебе, вожак постройки
социализма во всем мире,
Болды – стали крепкой нашей,
Октябрем освобожденной,
от Калмыкии привет… —
закончил
