Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

А Чагдар уже вцепился в руководителя административной бригады:

– Товарищ Беккер, срочно! Двух человек на крышу сцены! Пусть страхуют портрет!

Миновали годы рабства,

годы рабства, угнетенья,

время то, когда нойоны

с кулаками и зайсангом,

зауздавши нас накрепко,

на спине катались нашей,

погоняли нас нагайкой,

царских слуг собачья свора.

Всех развеял гнев народный,

как шурган в степи песчинки.

Навсегда их поглотила

бездна моря – вихрь восстанья…

На сцене маршировала колонна красноармейцев, которые подталкивали бутафорскими штыками гелюнга и зайсанга. «Эксплуататоры» спрыгнули в загородку, где сидел симфонический оркестр, и поползли под сценой в актерскую палатку. Только бы костюмы не порвали – директор музея голову снимет! Чагдар включил карманный фонарик и нырнул за актерами. Над головой грохотали и вибрировали доски, по которым широким шагом шла большевистская весна…

– Товарищи артисты! – позвал Чагдар. – Осторожно! Тут гвозди!

Но шум со сцены перекрывал его голос. Догнал он «эксплуататоров» только у входа в палатку. С другой стороны в сопровождении администратора к палатке бежал доктор из санитарного автомобиля. У Чагдара засосало под ложечкой…

На шырдыке посреди палатки корчился Будда. Уже одетый для выхода на сцену молодой актер сгибался пополам и сдавленно стонал. По лицу текли струйки пота, парень отирал их, размазывая грим, и снова хватался за живот. Парчовая накидка сползла с плеч, и «Будда» оказался до пояса голым. Девушки стыдливо отворачивались и выходили наружу. Чагдар кожей ощущал леденящий страх, который пронизывал актеров-калмыков при мысли о мести бурханов.

Администратор поднес поближе керосиновую лампу, и доктор принялся за осмотр: оттянул бедолаге веки, велел показать язык, прощупал живот – тут стукнул, там надавил. Парень застонал громче.

– Воспаление слепой кишки! – авторитетно заявил врач. – Срочно госпитализировать! Пошлите за санитарами, скажите, чтобы захватили носилки.

Лицо парня стало, как у кающегося грешника с картин великих художников.

– Я умру? – тихо спросил он врача.

– Не было бы у нас хирурга, может, и умер бы. А так – нет. Через пару недель уже бегать будешь, – заверил доктор.

Парень немного расслабился, вытянул ноги, закрыл глаза.

– Товарищ доктор! – тихо позвал руководитель режиссерской бригады Верховский. – А нельзя ли ему укол какой сделать, чтобы он свою роль сыграл, а потом уж и в больницу?

– Нет, – твердо заявил доктор. – Вдруг кишка лопнет – тогда ему конец!

– Катастрофа! – Верховский схватился руками за голову и, казалось, хотел ее оторвать. – Где я сейчас найду замену?! Ему выходить в четвертой сцене! Он там ключевая фигура!

– Да у вас целая палатка мужчин! – врач обвел глазами присутствующих. Все стояли потупившись, боясь, что выбор может пасть на него. – Вот, кстати, товарищ Чолункин отлично для этой роли пойдет…

– Я? – изумился Чагдар. – Не-е-ет… Я не могу. Правая рука у меня тоньше левой.

А Верховский уже пристально рассматривал Чагдара.

– Товарищ Чолункин, вы не можете отказаться! Вы же коммунист, так?

– Коммунист, – подтвердил Чагдар. – Но я даже роли не знаю!

– Там всё просто. Вы сидите на троне и грозно хмуритесь в ответ на обвинения. В конце революционная молодежь выбрасывает вас со сцены.

– Я должен согласовать это с руководством, – заявил Чагдар. – Я не знаю, может ли коммунист играть Будду…

– Может, – твердо заверил Верховский. – Главное – передать отрицательное содержание образа в целях антипропаганды.

– А как же я потом с населением работать буду? После того как все увидят, что меня выбросили?

– Мы вас так загримируем, никто не узнает, – пообещал Верховский. И, понизив голос, добавил: – А со всех присутствующих возьмем подписку о неразглашении. Спасайте положение, товарищ Чолункин!

В палатку протиснулись санитары с брезентовыми носилками, отшатнулись, увидев лежащего у их ног живого Бурхана.

– Снимайте с него парик! – скомандовал Верховский, – и юбку.

Санитары не шелохнулись.

– Что за мракобесие! – взорвался Верховский. – Это обычный человек, актер! Ладно, я сам сниму. Доктор и вы, товарищ Чолункин, помогите!

Доктор и Чагдар подхватили актера за плечи, Верховский осторожно отцепил привязанный к ушам парик, стащил через ноги юбку. Вместе с костюмом из человека ушла вся магия. На шырдыке лежал просто голый парень с бритой головой и перемазанным лицом. Нарисованный на лбу завиток-раковина – знак Будды Шакьямуни – превратился в синяк с неровными краями, а накрашенные кармином губы напоминали раздавленный неосторожной ногой степной тюльпан.

Санитары тут же переложили бедолагу на носилки, стряхнули с шырдыка песок, прикрыли сверху обнаженное тело и вынесли.

В палатку заглянул третий режиссер Болдырев:

– «Старый быт», пятиминутная готовность! – объявил он; не увидев никого из актрис, спросил: – А где все угнетенные женщины?

– Вышли, – коротко ответил Верховский и протянул Чагдару расшитую золотом юбку. – Одевайтесь.

Жизнь опять посылала Чагдару испытание. Он уже играл в Монголии в 1923-м роль шамана. Теперь предстояло изобразить Будду. Что сказал бы Дордже? Впрочем, не Чагдар же низвергает Просветленного, а его низвергают…

Через пятнадцать минут он с изумлением смотрел в мутноватое зеркало и не узнавал себя. С прорисованными до висков синими бровями, подведенными тушью глазами, с тяжелыми серьгами, привязанными к ушам вместе с высоким париком, в колкой парчовой накидке, от которой чесалась спина, с обнаженными руками, босой, он чувствовал себя очень неуютно. И не по-мужски.

– «В царстве Будды» – пятиминутная готовность! – выкрикнул вбежавший в палатку третий режиссер Болдырев.

У Чагдара затряслись колени. Он скосил глаза – шелковая ткань юбки заметно дрожала. «Позор!» – укорил себя Чагдар. На ватных ногах пошел к выходу, слушая, но не слыша последних инструкций Верховского. Встал за кулисами, пытаясь найти опору для спины. Но опоры не было: ветер не унимался, со страшной силой трепал занавеси.

На сцене исполняли финал буддистской мистерии Цам. Головы актеров скрывали устрашающие маски. Самый огромный – владыка ада быкоголовый Яма, Махгал в короне с пятью черепами, красноликий Джамсаран с оскаленным ртом, трехглазый Очирвани со стоящими дыбом рыжими волосами, Владыка кладбищ – ходячий скелет, львиноголовая одноглазая Дакиня, Олень с ветвистыми рогами, Черный Ворон и Корова – все они, расставив руки, вертелись вокруг своей оси и одновременно двигались по сцене вокруг трехгранной пирамиды из реек и бумаги, символизирующей врага веры. Дребезжали тарелки, вибрировал гонг, бил барабан, надсадно гудела труба, пищала флейта, тренькал колокольчик…

И вот все герои разом бросились к пирамиде и стали лупить по ней кто мечом, кто плетью, кто палкой. Ветер подхватил клочки бумаги, сломанные рейки… Темп музыки ускорился, движения танцоров уже напоминали вращение волчка. Так, волчками, они и вылетали в кулисы, хватаясь за полотнища, чтобы не рухнуть за