Испивший тьмы - Замиль Ахтар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты… – Я пытался подобрать слова. – Буквы… думаю, многие из них попали внутрь тебя. Изменили тебя.
Она рассматривала свои мягкие, чистые руки, как будто не знавшие ни дня работы.
– Мне кажется, это не мое тело. И даже не мой народ.
Я почувствовал это с самой первой встречи, когда мы скакали в Пендурум после того, как нас захватили рубади. Аспария ехала с нами в повозке вместе с ранеными и больными. Она выделялась на фоне орды, как красный тюльпан в целом саду белых.
– Буквы изменили тебя, Аспария.
– Тогда какой я была раньше?
– Я не знаю. Для меня ты всегда была такой. Но, может быть… Я не знаю.
От этих мыслей по спине побежал холодок. Реальны мои воспоминания или нет? Неужели буквы изменили не только ее, но и саму книгу судеб? Как могли простые буквы, летящие по ветру, быть такими могущественными?
Я смотрел на ее мягкие, влажные губы. Мне почти захотелось снова поцеловать ее, но я чувствовал, что она слишком прекрасна для меня, будто драгоценная фарфоровая ваза.
– Твои глаза, волосы, губы… – Я узнавал их и не узнавал. Я чувствовал подобное, только когда долго смотрел на свое отражение. – Они изменились. Думаю… Полагаю… раньше ты была воительницей, как остальные.
– Я стала бесполезной. – У нее снова потекли слезы. – Мне это не нравится. Я хочу все вернуть.
– Не знаю, возможно ли это.
Я положил руки на ее покрытые мехами плечи. Что-то промелькнуло от нее ко мне, будто удар молнии. Я увидел ее с темными волосами и оливковыми глазами. Увидел, как она мажет жиром наконечники стрел, чтобы легче их зажигать.
Кем бы ни была эта женщина, буквы не просто ее изменили, они ее убили. Буква за буквой она была переписана, и теперь на ее месте стояла другая. Никто не вспомнит настоящую Аспарию, даже я. Мысли о том, кем и какой она была, испарились из моей головы так же быстро, как и пришли.
Но, похоже, переписывание прошло не так гладко. Когда я завоевал Пасгард, тамошний епископ с гордостью продемонстрировал свиток, который, по его словам, был написан писцом, жившим среди апостолов. За обычными гимнами скрывались выцветшие стихи, намного более странные как по стилю, так и по смыслу, чем «Ангельская песнь». Епископ называл их отмененными стихами, словами, больше не предназначенными для наших глаз и ушей. И все же написанное поверх не затерло их полностью: если долго и пристально вглядываться, их все равно можно было прочесть.
– Ты та, кто ты есть, – сказал я Аспарии. – Но можешь измениться, если хочешь. Можешь научиться ездить верхом и охотиться. Уверен, Видар и остальные с радостью тебя научат.
– Видар, этот дурак, сказал мне кое-что раньше. Он сказал, что, хотя мы знакомы не так давно, ему кажется, что мы старые друзья.
– Вот видишь? Ты справишься. Найдешь способ вписаться. У тебя теперь сотня лошадей. Уверен, многие захотят с тобой подружиться.
– Я отдам тебе половину, если женишься на мне.
Я улыбнулся:
– В любое другое время я, скорее всего, согласился бы. Какой дурак откажется от пятидесяти лошадей? – Я рассмеялся, и она тоже рассмеялась. – Но я не могу. Я должен изображать, что женат на Маре, иначе подвергну опасности их и себя.
На ее лице отразилось разочарование, но, похоже, она ожидала такого ответа.
– Это было эгоистично с моей стороны. Я не должна была просить тебя о таком.
Меня продолжал беспокоить ее странный акцент. Крестейский, очевидно, ей не родной, но я никак не мог распознать другой язык, на котором она говорит.
– Как ты сказала, откуда ты? – спросил я.
– Из Парама.
Похоже на парамейский, язык Аланьи и священный язык латиан. Но тот ее язык не был парамейским. Благодаря морякам из Эджаза, которых я когда-то нанимал, я слышал достаточно парамейского, чтобы узнавать его.
– А где этот Парам?
Она уставилась в пол, как будто чтобы сосредоточиться на собственных мыслях.
– Не знаю. Это был невероятно прекрасный город. Один сплошной сад. И каждый там был колдуном.
– Кто научил их колдовству?
– Марот, конечно.
– Ты знаешь какое-нибудь колдовство?
Она снова уставилась на свои руки:
– Возможно. Я не уверена.
Я не сомневался, что она описывает нечто реальное. Но я никогда не слышал о таком месте, да и она, похоже, никак не могла его состыковать. Подобно пальцу, торчавшему из коры дерева, после того как в него попала буква, переписывание редко проходило гладко. Все равно что взять «Ангельскую песнь» и изменить меч на аркебузу или добавить что-то, не существовавшее в то время, когда она была написана. Легко заметить, что нечто не вписывается в текст, но сложно определить, что именно оно заменило.
Учитывая все, что сделали буквы, Аспарии еще повезло хотя бы остаться человеком. Или, может, это было не везение. Может, буквы действовали непостижимым для меня образом. И пока я никак не мог разгадать эту загадку.
«В Рутении его называют Ломхольхауман, – сказал Крум. – Говорят, это из-за него бывает град в разгар лета, а самые вкусные ягоды имеют ядовитых двойников».
Буквы были такой же шуткой. Какой бы бог ни выпустил их в наш мир, он смеялся над нами.
* * *
Церемония питья манны должна была состояться в лесу. Крум, его жены и знатные особы, мои товарищи по вылазке против ангела, а также Мара и Принцип будут присутствовать, а проведут церемонию жрецы деревьев и лесные ведьмы, святые для тех, кто верует в Сакласа.
Мы стояли в мертвом, занесенном снегом лесу, пока жрецы и ведьмы рыли небольшую яму, в которой затем смешали зелье, называемое манной, используя вместо черпака ветку дерева. Все кутались в шерсть и меха, за исключением Крума, надевшего лишь легкий плащ и множество украшений из кости и драгоценных камней. Должно быть, в его жилах текло что-то свирепое, если он так храбро выносил жгучий холод.
Ко мне подошел Лысый Борис, длинноволосый бесстрастный рутенец.
– Я рассказал всем, что ты сделал, – сказал он с нехарактерной улыбкой на лице. – Про твой меч, извергавший молнии… твои громовые копья… и как ты вызвал ту… железную руку с небес.
Я задался вопросом, сколько букв он поглотил.
– Все знают, что я не лгу и не преувеличиваю, – продолжил он. – Среди нас нет ни одного человека, который не благоговел бы перед тобой, Малак Громовержец.
Полагаю, древопоклонники – хорошая компания для колдуна. Этосиане презирали бы меня за те силы, что я призвал. Меня бы уже
