Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - Нил Маккей

вынесли на следующий день, 21 ноября. Я была в своей комнате отеля со Стивом. Пришли репортеры, сказали, что у них есть новости, и нам лучше сесть, прежде чем мы их услышим. Уже по такой их манере было понятно, что произошло. Они сказали нам, что маму признали виновной в убийстве Шармейн, Хезер и Ширли Робинсон. Они объяснили, что присяжные еще обсуждают приговор по семи другим обвинениям и вынесут их позже. Но раз вина была признана уже по трем обвинениям, то обвинительные приговоры и по остальным казались неизбежными.

Я зарыдала. Рассердившись, я велела журналистам уйти и оставить меня в покое. Я даже не хотела говорить со Стивом и Тарой. Голова моя кружилась. Мне казалось, что все рухнуло. Я не могла и представить какое-то будущее после этого. Я пыталась позвонить маминому адвокату и выяснить, как она. Дозвониться я не смогла, но поговорила с его женой, и она сказала мне, что мама потрясена и безутешна.

Мои страхи насчет остальных приговоров подтвердились. На следующий же день мама была признана виновной по всем этим семи убийствам. Стив, Тара и я пытались поговорить об этом, но едва находили что сказать. Мы знали, что маму посадят до конца ее жизни. Мы, дети, потеряли все: отца, мать, сестру, дом, семью – даже счастливые моменты нашего детства и то оказались разрушены.

Вечером я сказала репортерам, что мне больше нечего им сказать и что я хочу прервать любое общение с ними. Они получили свою книгу, как мы и договаривались, а я больше не хотела общаться ни с ними, ни с какой-либо другой газетой. Тара и я собрали свои вещи и выписались из отеля.

Мы поехали к ней домой в Глостер. Там было ужасно холодно и не было никакой еды. Я ощущала себя непередаваемо несчастной. Я не была уверена, как поступила бы, не будь я беременна. Возможно, я захотела бы покончить с жизнью – это вполне вероятно. Но я понимала, что ради ребенка должна держаться и идти дальше. В водовороте дней, последовавших за судом, это было единственное, в чем я была уверена.

Глава 14

Посетитель к Уэст

Мама злится, что кое-какие порядки в тюрьме изменились. Иногда она так рассказывает о тюремной жизни, как будто бы это отпуск в отеле «все включено» – она чувствует, что имеет на это право. Но такая привычка была у нее всегда: она чувствует, что я по праву должна ей прислуживать и звонить ей, а когда мы были младше, она чувствовала, что имеет право контролировать всех нас.

Королевская даремская тюрьма

Мэй, я терпеть не могу это место… Честно, нет никакого смысла вести здесь себя покладисто, не высовываться и просто смириться с тем, что происходит… Ребята с большими сроками ничего не могут поделать против этих людей, ведь система на стороне руководства. Но это не важно. То, что тут все меняется, не удивительно, раз звонки никуда не доходят!.. Я просто, как терпила, сижу и жду, когда все наладится! Я думаю, что пора пересмотреть свои приоритеты!

Несколько недель после суда я, Тара и ее сын Натан жили в съемном доме под Глостером. Мы надеялись переждать там, пока не уляжется шумиха вокруг нашей семьи, и как-то уложить в голове все произошедшее. Дом находился не очень далеко от Глостера, но для меня это было уже достаточно, чтобы ощущать большое расстояние, отделяющее меня от прежних мест, – хотя все же не слишком большое, чтобы легко добираться до перинатальной клиники в Челтнеме. Мы постарались обжиться там получше и мало чем занимались помимо того, что скрывались от посторонних и дожидались моих родов. Я старалась сосредоточить мысли на малыше, на том, какое хотя бы примерно нас ждет будущее, а память о прошлом нарочно я заметала куда-нибудь подальше.

И тут вдруг как гром среди ясного неба позвонил Лео Гоутли, мамин адвокат. У него были новости от мамы. Она хотела, чтобы я навестила ее в тюрьме.

Я не могла поверить в это. Я была убеждена, что она всерьез говорила о том, что если ее признают виновной, то она разорвет все связи с семьей – и ради себя, и ради нас. Начиная с вынесения приговора, я пыталась подавить в себе чувства к ней. Конечно, получалось у меня не очень – я все еще верила в то, что она невиновна, и больше, чем кто-либо другой, переживала о том, как она будет справляться в тюрьме, ведь судья приговорил ее к пожизненному заключению, а это значит, что она больше никогда не выйдет на свободу. У нее был очень сильный характер, и именно это качество повышало шансы на то, что ей хватит духу покончить с собой, если она решит это сделать. Если выбирать всего одну причину, по которой я хотела встретиться с мамой, то это было желание увидеть, как она себя чувствует.

Вскоре после этого одним ранним утром я села на поезд и отправилась в четырехчасовое путешествие до Дарема на встречу с ней. Я была полна отчаяния и смятения, не знала, зачем она хочет меня видеть и как я вообще могу ей помочь. Я понимала, что тюремное свидание с мамой сейчас будет сильно отличаться от встреч в то время, пока она была под следствием. В тюрьме уже не будет места чувству, что ее держат под стражей лишь временно, не будет душеспасительных бесед о том, чем мы займемся, как только снова увидимся на свободе. Напротив, вместо этого у меня было суровое ощущение, что тюремная жизнь с ее ежедневным распорядком, страхом и жестокостью – это единственное, что ждет ее в будущем. На ум никак не приходили ни ободряющие