Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - Нил Маккей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы оставались в съемном доме с Тарой и Натаном. Не буду врать: отсутствие денег в то время стало для меня настоящей головной болью. Я не знала, как мне обеспечивать Эми и себя. У меня оставался гонорар от News of the World, но эти деньги стремительно заканчивались. Я не могла и представить, как найти работу, потому что рано или поздно любой работодатель выяснил бы, кто я такая. Кто в своем уме согласится нанять дочь из семьи самых знаменитых серийных убийц Великобритании? Я постоянно боялась, что жители такого маленького городка быстро выяснят, кто я такая, поэтому как можно скорее сменила фамилию на ту, которая была у Эми, – то есть на фамилию ее отца. Я чувствовала, что благодаря этому у меня оставался шанс сохранять свою анонимность.
Мама относилась ко всем своим детям иначе, чем я, а мой опыт значительно отличался от маминого и папиного опыта. Наша семья развалилась, когда младших детей забрали под опеку, а добили ее окончательно раскрытые убийства, так что по большому счету мы оставались в неведении, через что при этом прошел каждый из нас. Однако, когда мы выросли, мои братья и сестры восстановили контакт между собой и со мной, так что мы стали больше узнавать, как складывалась жизнь у других родственников.
У Тары, безусловно, был самый открытый характер из троих оставшихся сестер, она никогда не скрывала своего мнения насчет мамы и папы. В отличие от Луиз, папа не сделал ее жертвой сексуального насилия. Думаю, вряд ли кто-то сможет объяснить, почему так вышло, но тот факт, что папа был расистом, наверное, в какой-то степени повлиял на это. Но раз она была избавлена от подобного папиного влияния – и вообще мало сталкивалась с темной стороной его личности, – то Тара гораздо негативнее относилась к маме (которая била и унижала ее, как и всех остальных), чем к папе.
Когда Тару, Луиз и младших детей социальные службы забрали с Кромвель-стрит вслед за поданным заявлением об изнасиловании Луиз, мама и папа велели мне и Стиву забыть обо всех них. Такое у них было отношение к детям, которых они потеряли, и они хотели, чтобы и мы думали точно так же. Я считала подобный образ мыслей диким и поразительным. В то же время я совсем не принимала его и сейчас, уже став матерью, для меня это остается немыслимым. Если их чувства по отношению к детям были искренними, как они могли в одночасье отказаться от них?
– Так они сами виноваты в том, что так до хера врали про нас, разве нет? – сказала мама, когда я подняла эту тему в разговоре с ней.
– Так они же маленькие. Их могли запугать.
– Я не хочу больше слышать о них, Мэй! Их больше нет с нами, вот и все! Я же сказала тебе! Забудь о них!
Однако я никогда не переставала думать о том, как сложилась их жизнь – кто о них заботился, жили они вместе или отдельно друг от друга. Я знала, что в каком-то смысле им повезло покинуть этот дом, но я была уверена, что они чувствовали себя покинутыми и напуганными, а также по своему опыту понимала, что если над ребенком творилось насилие – а они все по-своему пережили насилие, – это совсем не значит, что они автоматически теряют связь со своими жестокими родителями. Желание быть любимым, быть рядом с родителями, причем без разницы, насколько они ужасны, не может умереть. Мысль об этом преследовала меня.
Если с Тарой я поддерживала какой-никакой контакт после того как ее взяли под опеку, из-за того, что она часто умудрялась сбежать и вернуться домой, то с Луиз у меня не было никакой связи. Однако после приговора маме она пыталась связаться со мной. У Тары она узнала мой номер телефона и однажды вечером позвонила мне из автомата. Я была счастлива услышать ее, но она при этом находилась в отчаянии. Луиз кричала:
– Я больше не могу. Я хочу домой!
Я не знала, что ответить, и сама не заметила, как в порыве жестокой откровенности закричала в ответ:
– У нас больше нет дома, Луиз!
– Я знаю! – рыдала она.
Она рассказала мне все как есть. По ее словам, жизнь под опекой оказалась сплошным кошмаром. Соцработники то и дело передавали ее разным приемным родителям, и те относились к ней всего лишь как к источнику дохода.
– За мое содержание они получают три сотни фунтов в неделю, но очевидно, что их бесит мое присутствие в доме. И так абсолютно у всех. Им не нужна я, им нужны деньги. Я говорила соцработникам, что я так больше не могу, что хочу отказаться. Я думала, что вот мне исполнится шестнадцать, и меня выпишут из программы, но мне сказали, что по закону это будет продолжаться до двадцати одного года! Ты сможешь приехать и повидаться со мной, Мэй?
Мое сердце разрывалось. Я тихо сказала:
– Я не уверена, что мне разрешат с тобой увидеться, потому что я помогаю маме.
– Ну пожалуйста! Мне так одиноко. У меня нет никого, с кем я могу поговорить и кто бы меня понял!
– Я знаю, знаю, но пойми, из-за меня у тебя может возникнуть еще больше проблем.
Я пыталась успокоить ее, но что бы я ни говорила, ей было все так же плохо. Когда наш разговор закончился, я ощущала грусть и бессилие. Я всегда переживала о том, что Луиз может решить, будто я выбрала маму вместо нее, но это было совсем не так. Я чувствовала, что
