Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

СТУПАЮ БЕЗОТЧЕТНО

Перевод Евг. Солоновича

Исхоженные улицы —Ступаю безотчетно, словно робот, —Когда-то, как по волшебству, спешившиеНавстречу бегу моему,Не могут больше наполнять блаженством,Являя постепенно,В зависимости от моих запросов,Отличия, что их живыми делают,Испытывая нас.

Когда звенят, закат встречая, стекла, —Но этот звон уже домам не в радость, —Я останавливаюсь по привычке,Разочарованный, чтобы забытьсяВ настороженном полумракеВ себя ушедших комнат,Но нет среди разбросанных вещей,Которые состарились со мноюИль связаны с обломкамиВоспоминаний, с чем-то дорогим, —Нет ни однойТакой, чтобы могла ко мне вернутьсяИ выжать слово — хоть одно — из сердца,Каким бы ни был нежным голос вещи.

Так поняли протянутые руки —Глаза во мраке,Измученные тайными слезами,Никчемный слух, —Смиренную надежду,Которая внушала МикеланджелоПрезренье к незаполненным пространствам,Возможности душе не оставляяДля отступления, для раздвоенья.

Надежда эта, прорастая скрытно,Давала крылья городу, несяВ себе немеркнущее небо, купол,Отвергший смерть.

ВПРИПРЫЖКУ

Перевод Евг. Солоновича

Вприпрыжку лапками переступаютИ не умеют бодрствовать ночами.Я говорю о голубях. Лазурь(Сейчас на ней ни золота, ни сурика,Она лежит на травкеУютно, оставляетСледы под стать улитке,Из нор упорно гонит),Как ни мани она,Ни подползай, ни подбирайся ощупью,Бессильна их отвлечьОт бешеных любовных излияний.

ЭУДЖЕНИО МОНТАЛЕ

Перевод Евг. Солоновича

Эудженио Монтале (род. в 1896 г.). — Поэт, критик, переводчик. Лирика Монтале отмечена печатью трагического мироощущения. Импрессионистские пейзажи поэта (в творчестве раннего Монтале — пустынные у юлки Лигурии) как бы символизируют вселенную, в которой человек чувствует себя бесконечно одиноким. Слово Монтале тяготеет к многозначности, образ часто приобретает характер символа, предмет несет в себе метафору. Строй речи может быть как разговорным, так и возвышенным, в лексику нередко вводятся термины, неожиданные архаизмы. Стих в пределах одной пьесы может колебаться от традиционного до вольного, рифма — от точной до нарочито небрежной. Метафорическая иносказательность, «зашифрованность» созерцательной лирики Монтале (в двух последних сборниках она сведена до относительного минимума) в свое время дала основание критике говорить о Монтале как о поэте-герметике.

В 1925 г. Монтале поставил свою подпись под манифестом антифашистской интеллигенции. В 1938 г. за отказ вступить в партию чернорубашечников он был уволен с должности директора флорентийской библиотеки «Вьессо». Участвовал в движении Сопротивления. С 1967 г. за заслуги перед итальянской культурой Монтале — пожизненный сенатор. В 1975 г. поэту присуждена Нобелевская премия.

Основные поэтические сборники Монтале: «Панцири каракатиц», 1925; «Обстоятельства», 1939; «Финистерре», 1943 (рукопись книги была тайно переправлена в Швейцарию и издана в Лугано); «Буря и другие стихотворения»,1956; «Сатура», 1971.

На русском языке поэзия Монтале представлена в сборниках «Из итальянских поэтов», «Итальянская лирика, XX век», «Ярость благородная». Часть переводов выполнена для настоящего издания.

ЛИМОНЫ

Послушай, именитые поэтыразгуливают чинно среди растенийс названиями редкостными: бирючина,самшит, акант. А я люблю дороги вдоль канав,травой поросших, где мальчишкируками ловят в обмелевших лужаххудых увертливых угрей,люблю тропинки, с каменистых склоновсбегающие к тростникам вихрастыми через них ведущие в сады, под сень лимонов.

Еще милей, когда задорный щебетстихает, поглощенный синевою:отчетливей тогда над головоюв почти недвижном воздухе знакомый шелест ветоки аромат слышнее,бессильный оторваться от земли, и грудь полнатревожною истомой.Здесь чудом, против всех законов,молчит страстей война,здесь даже нищих — даже нас — ждет наша доля богатства:благоухание лимонов.

Среди безмолвий этих, где предметывпадают в транс, и кажется, вот-вотпоступятся своей последней тайной,порой нам обнаружить сужденопросчет Природы,мертвую точку, мира слабое звено,запутанную нить, которая в конце концов приводитнас в сердце некой истины.Еще не понимая ничего,наш разум ищет, примеряет, разобщаетсреди благоуханий,когда вечерний сумрак их сгущает.При этой тишине любая человеческая тень,которой смотришь вслед,воспринимается как будтопобеспокоенное божество.

Обман рассеивается — и время возвращаетнас к шуму городов, где синевараздроблена и бесконечно далека.К тому же землю изнуряют дожди; и над домамиуже витает зимняя тоска,скудеет свет — и нет в душе просвета.И вдруг однажды в приоткрытой дверисреди деревьев во дворенам предстает янтарный цвет лимонов,теплеет взгляд,и, музыкой призывнойсердце тронув,фанфары солнцегласные звучат.

«Не обращайся к нам за словом…»

Не обращайся к нам за словом, что выверить со всех сторонмогло бы нашу бесформенную душуи, огненно-шафрановою тушьюначертано, звучало в полный тон.

Ах, человек, в себе уверенный вполне, —вот он ступает в дружеском обличье, тогдакак тень его не знает безразличьялишь к раскаленным пятнам на стене!

Не жди, что мы открыть миры тебе поможем,будь рад нечетким звукам, как мертвая ветка, сухим.Одно тебе сказать сегодня можем:чего в нас нет, чего мы не хотим.

«Полдня ореол в разгаре лета…»

Полдня ореол в разгаре лета,очертанья крон на камне сглажены,и все чаще от изобилья светавозникают белесые миражи.

Солнце высоко — не жди пощады.Значит, вечер мой далековато.Лучший час — в плену вон той ограды,создающей иллюзию заката.

Над рыбешкой, обреченной зною,зимородка жалкого паренье.Добрый дождь — он там, за белизною,правда, радость ожидания — полнее.

«Однажды поутру в воздухе стеклянном…»

Однажды поутру в воздухе стеклянномя, обернувшись, может быть, увижу чудо:пустыню с голым дальним планом —и испугаюсь, как пьянчуга.

Потом, как будто возникнув на экране,привычной ложью деревья, дома вернутся.Но будет слишком поздно, и пройду в молчаньея среди тех, кого не тянет оглянуться.

«Свой флот бумажный не вверяй стихии…»

Свой флот бумажный не вверяй стихии,неопытный судовладелец:вынь из воды его — и спи, младенец,покуда носятся под парусами духи злые.

Тяжелый дым не расстается с крышей,бьет филин в желтых купах сада крыльями.Миг, перечеркивающий долгие усилья,то скажется в порыве ветра, то в тишине нависшей.

Разрыв, угроза рокового крена…Строитель — перед крахом неизбежным.Сейчас не страшно разве лодочкам из крема.Швартуй свой флот в кустарнике прибрежном.

ДОРА МАРКУС

Это было недалеко от моста,ведущего к порту Корсини, там, где редкиегребцы, почти неподвижные, перебираютвеслами. Ты мысленно видела другие местаи указывала рукой на другой,невидимый берег — твою настоящую родину.Потом мы проплыли каналом до городскойверфи, лоснившейся от копоти, —туда, где на глубоководье тонулаленивая, с короткой памятью весна.

И здесь, где древняя жизньс игрою красок ееисходит тоской по Востоку,твои слова переливались, как чешуяумирающей краснобородки.

Твоя тревога напоминает мне полетптиц, разбивающихся о вышкимаяков вечерами в бурю.Твоя нежность — та же буря, она бушует,хоть и знать о себе не дает,да и реже случаются ее передышки.Не понимаю, где силы ты берешь,притом, что озеро сердца твоегозыбь равнодушия покрыла. Быть может,все — амулет, который ты хранишьс пуховкой рядом и губной помадой:мышонок белый из слоновой кости.Так и живешь!

Теперь у себя в Каринтии,где мирты цветут над озерами,ты из окна глядишь,как пасется коза-трусиха,как над липами, между скатовкрыш, поднимается вечер,как ложатся на воду вспышкиверанд и пансионатов.

Сумерки стуком мотороки криком гусей над водоюбудят воображенье.И белые стены рассказываютисторию светлых ошибокзеркалу, видевшему твоепрежнее отраженье,и зеркало впитывает ее,так что стереть — невозможно.

Легенда твоя! Но вспомни-ка:полны легендою той жена больших золотых портретахвзгляды мужчин с надменнымии жалкими бакенбардами.И ее воскрешает вечер,едва заиграет гармоника,а вечереет все позже.

Вот она. Вечнозеленыйлавр для приправ остается.Не меняется голос.Далеко до Равенны. Ядисточает жестокая вера.Что нужно ей? Неизменныголос, легенда ль, судьба…Но поздно. Чем дальше, тем позже.

«Увидеть бы тебя…»