Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как всё-таки хиротония меняет людей! — попробовал я отшутиться, застигнутый врасплох. — Вы за один день повзрослели на несколько лет… Конечно, имеет, конечно, проступок! Я, правда, уже в нём каялся, и много раз, но ещё один раз точно не повредит».
И, опуская подробности, даже не называя имён, я рассказал Алёше о своём романе с Аллой — женой профессора Мережкова, моего научного руководителя, если вы помните о ней. Мой исповедник сосредоточенно кивал.
«Это объясняет многое, — подытожил он. — Даже всё».
«Что — всё?» — не понял я.
«Весь ваш… темперамент и облик, который для меня до этой самой минуты оставался как бы в дымке. Ох, как тяжело! — вырвалось у него. — Хорошо, что наша микроцерковь просуществует только две недели, правда? Я, хоть уже два года подряд не усматриваю для себя никакого другого предназначения, после сегодняшнего дня ещё сто раз подумаю, не пойти ли лучше торговать утюгами…»
«Мне ужасно неловко! — смутился я. — Действительно, какое я имею право сгружать на вас…»
«Какое? — переспросил он. — Да полное, полное! Сам ведь я сегодня сунул голову в петлю, то есть, виноват, в епитрахиль. Вы, государь, по старой памяти и долгу куратора всё продолжаете в нас видеть детей, душевное здоровье которых надо оберегать. Очень трогательно, но уже немного не ко времени. А я ещё ведь не взял на себя, в отличие от всех других, чужой характер — другим, может быть, тяжелей!»
«А, кстати, не хотите? — я обрадовался тому, что разговор на секунду принял чуть менее серьёзный тон. — Из вас, например, если вспоминать современников революции, вышел бы отличный Павел Флоренский…»
«О нет, нет!» — испугался вдруг Алёша.
«Почему? — удивился я чистосердечно. — Он вам не нравится? Что-то в его учении вас отталкивает?»
«Очень нравится, очень, — сосредоточенно ответил юноша, — но его путь, если уж дерзать сравнивать меня с ним, я преодолел лишь до одной биографической точки: до того пробуждения из ночного кошмара, когда ему в голову вошла мучительная мысль о том, что нельзя жить без Бога! Он пишет в «Моим детям», вы наверняка читали… Вот только эта мысль и есть у меня, она одна, она и стала моей ein feste Burg[85], прав Альфред, который сегодня сказал про православное лютеранство, а кроме её — ничего, ничего! Не только никакого мистического проблеска, но даже и уверенности в Его существовании — и это при знании, что жить без Него нельзя! Я ещё, языком воспоминаний отца Павла, не вышел на двор, и никто не позвал меня отчётливо два раза по имени. Я потому и ухватился за вашу мысль о Церкви недостойных, что быть иереем в обычной сейчас совсем не способен — и не знаю, стану ли способен! Нет уж! Лучше буду Безымянным Священником, капитаном Немо, отцом Никто, в церкви, обозванной сектой. Опять же, и не вознесусь о себе слишком».
«Как непросто придётся ему в официальном русском православии! — подумал я тогда с глубоким состраданием, глядя на «отца Никто» почти как на своего сына, недаром же с началом работы над проектом едва не приклеилось к нему прозвище «Царевича». — И это ещё себя я считал нравственно неподкупным и бескомпромиссным, каковую лесть кто-то из братии успел нашептать в мои уши при моём выходе из монастыря! Нет, я и рядом не стоял с настоящей твёрдостью…»
Я почти сказал это вслух, но решил не смущать юного батюшку — кстати, выговариваю это слово без всякой иронии, ведь как иначе я бы ему исповедовался? ведь в ином случае вся ситуация стала бы немыслима! — а вместо этого произнёс:
«И Ада, и Марта советуют мне в том моём старом грехе покаяться перед всеми, правда, из разных соображений. Одна считает, что это — политически дальновидно, а вторая, кажется, хочет снять тяжесть с моей души. А вы что посоветуете?»
Алёша улыбнулся и пояснил свою улыбку:
«Вы, государь, в самом деле немного похожи на того, последнего: умеете кротко завоёвывать людей! Смотрите, расположили к себе не только Марту, но и нашего Цербера, при которой я лишний раз и говорить боюсь: залает или сразу покусает… Не мне вам советовать. А между прочим, в идее Бориса о действенности ритуала даже в отрыве от таинства что-то есть! Я всегда в публичности видел дурной тон. Но, с другой стороны, святой праведный Иоанн Кронштадтский публичное покаяние допускал. Кто я такой, чтобы его судить?»
«Отец Иоанн, однако, и Распутина благословил», — сказалось у меня. Алёша пожал плечами. Заметил:
«Все люди, все ошибаются. Православие, думаю, много украсилось и посвободнело бы, если бы признало даже за святыми право на ошибку. Вы только послушайте, что я говорю! — едва не рассмеялся он. — Ну куда мне, с такими мыслями, да служить в церкви Московского патриархата! Нет, это мы с вами хорошо придумали сделать новую…»
[10]
— Тут, — припоминал Андрей Михайлович, — в дверь постучали. Ада, просунув голову, сообщила, что обеденный перерыв закончился, а лаборатория дожидается только нас.
Что ж, мы спустились и заняли свои места, обнаружив, что группа молчит и смотрит на нас с любопытством.
«Чтой-то мы вас потеряли, царь-надёжа!» — высказал за всех Марк.
«Вот, наконец-то нормальное обращение! — похвалил его Герш. — А то всё «вашбродь» да «вашбродь»… Что он тебе, поручик?»
«Я исповедовался новопоставленному священнику», — пришлось пояснить мне. «Новопоставленный священник» покраснел. Всё-таки он был очень целомудрен, и не только в половом смысле, а в общем: в желании оберечь тонкие и сложные движения души от посторонних глаз.
Ада развела руками и произнесла:
«Так никто ж не против! Просто перерыв уже кончился…»
Послышались сдержанные смешки: действительно, её «мягкий выговор» звучал уж слишком прямолинейно. Цехом бы ей руководить или строительной бригадой… Я тоже улыбнулся и ответил:
«Согласен, Алексан-Фёдорыч, и про нужность отделения нашей Церкви от нашего же «государства», или, как вы выразились, от «общего дела», res publica, тоже согласен… Но просто, видите, батюшка мне посоветовал, верней, не отсоветовал то же, что и вы вчера предложили. У вас всех есть сейчас время и желание выслушать — один некрасивый поступок из моего прошлого?»
Марта резко втянула воздух через ноздри. Или, может быть, мне это показалось, но я, и не глядя на неё, почувствовал, как она сжалась внутри себя. Про то, заметили это другие или нет,
