Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

Это было сказано самым будничным тоном, но Понтрягин все-таки поежился.

– Звучит как-то… Жутковато. И то, и другое.

– Потому что правда. А правда о жутковатой жизни и сама, понимаешь…

– И как?

– А с кем как! Тактика такая, – он улыбнулся волчьей улыбкой, – гибкая. Так что и вспоминать-то порой тошно. Только деваться было некуда…

– Ладно, все это разговоры, а мне тут работать надо.

– Ты – поживи. Бюллетень тебе Кирилл выправит. ОРЗ, – он снова криво улыбнулся, – у тебя.

– Ну не могу я!

– Да брось ты. Вечно вы решите себе что-то такое, чего и нет вовсе, а вам – жить не дает. Ну, – и почему не можешь? Ну? Вот то-то же. Записку напишешь, чего надо, так Ленчик завтра сгоняет…

– Где собрать-то, Юрий Фомич?

– Ну давай, чтоль, у Дальних…

– Так там это…

– Что такое?!!

– Да Владимир Семеныч третий день гостит.

– Тогда – отбой! – Хозяин нахмурился, помолчал, а потом полюбопытствовал. – Один?

– Как есть один. Цельный день на берегу сидит и на воду смотрит. Не рыбачит даже.

– Плохо. Опять, значит, в тоске.

Голобцов, обладавший незаурядным, сверхъестественным почти чутьем на жареное, оживился:

– Это какой Владимир Семенович? Тот самый?

Красный Барон некоторое время помолчал, будто и вовсе не слышал, а потом поднял на Андрюху прозрачные, пустые нехорошей пустотой глаза:

– Тот – не тот, это сейчас без разницы. Отдыхает человек. Нужно что будет – так даст знать. Мне, не вам. Так что не берите в голову.

– А что это у вас в доме гаража нет? Сейчас – модно, я и в иностранных журналах видела…

– Еще чего! Что, – другого места нет?!! Вот еще, – нефтеперегонный заводик неплохо, – где-нибудь в погребе. Вокруг дома травка должна быть, а не пятна автольные.

Дом был сложен из валунов дикого камня и сам весь, – как валун, приземистый, неяркий, прочный, но при этом казался как-то очень к месту на этом пригорке с густой, зеленой травой, теперь – однообразно, как шерсть на спине зверя, лежащей кнаружи, словно кто-то ее причесал. И никакого сада, – только несколько больших кустов жасмина и жимолости там и сям, никакой ограды, дорожка, выложенная травянисто-зеленой шершавой плиткой – и все. Никаких хозяйственных построек кроме бани, да еще невысокая башенка вроде обсерватории.

– А, – надоело, – пояснил хозяин, – хлебнул в свое время этого самого хозяйства на дому по самое некуда. Сейчас пока что и глядеть на него не могу. И возиться, правду сказать, – недосуг.

– Все угнетенные трудяшшие делают?

– Они-и! Кому ж еще-то? Теперь, правда, еще и люди появились кое-кто, – а так они-и…

– Чего это вы о них так?

– Как – так? А вы, понятно, знаете – как надо? – Он проводил прищуренными глазами подъехавший пикапчик, – весь округлый, широкий, лоснящийся, на непомерно-широких мягких шинах, очень напоминающий гигантского жука, и кивнул, – Поехали…

В отличие от предыдущего, этот экипаж влек их владеньями Красного Барона c величавой неторопливостью, почти бесшумно и невероятно плавно, только едва покачиваясь на неровностях. Супербаллонам было ВСЕ РАВНО по чему ехать.

– А позвольте полюбопытствовать, – что это за модель такая?

– Что? Модель какая? А – СамАЗ. Са-амая актульная модель в последнее время.

– Никогда не слышал.

– Жизнь – она быстро меняется.

– А это что? Ветрогенератор?

– Он самый, – неохотно ответил Красный Барон, – у меня тут вообще свое, независимое силовое хозяйство…

– А за что бы это такое недоверие Объединенной Энергосистеме?

– А для того, чтобы этак невзначай – не оказаться бы голым, босым и без всего, – по милости чьего-нибудь разгвоздяйства… Или, тем более, стараниями какого-нибудь доброхота.

– А что, – были прецеденты?

– Помните, когда сюда ехали, – помолчав, ответил хозяин, – я такому Касиму звонил?

– Нет, – честно ответил за всех один Петр, – но это совершенно неважно.

– Так вот, этого самого Касима собственный папаша собственноручно поджигал мне коровник. За двадцать без малого километров! Пешком! Ночью! Не поленился притащить канистру с керосинцем этот самый инвалид Великой Отечественной! Колченогий алкаш без двух третей желудка, сухой, как сучок, – но ордено-оносец! Того только не учел, что стены у меня не горят, стекла – не бьются, двери – не больно-то сломаешь без динамита, а Хват – приучен сначала брать, а потом уже подавать голос… Не хала-бала – первый в области ротвейлер, пристрелили потом, так аж до сих пор жалко… – И с неожиданной тоской вздохнул, – эх, собачечка-а!

– И как? Кстати, – почему он Касим?

– Касим – потому что, понятное дело, Касимовы они, а почему Касимовы – черт иху маму знает. Тут полно которые из татар и башкиров. А с папаней – про-осто. Все просто, ежели знаешь – как. У нас мужик ничего не боится, ни Бога, ни пулемета, – он только начальства боится. Это который не отсидел. Который отсидел – тот, может, и вообще уже ничего. Хват его держит, а я – с райотделом, по рации, выбил себе разрешение… А он, – под кобелем лежит, и такого мне, сука, сулится, и в таких выражениях, что заслушаться впору. А я молчком, без ругани, деловито и целеустремленно. Так и так, – говорю, – человек я гуманный, культурный, не буду на такие твои слова обижаться, не буду тебе морду бить. Не оболью твоим же керосином и поджигать не буду. Не кину в ближайшее бучило с камнем в портках, хотя и мог бы. Ничего этого делать не буду, а сдам-ка я тебя просто-напросто в гадовку, потому как попался ты с поличным, и дело – ясней ясного.

– А собаку-то кто?

– Да тот же Касим. Потом только спьяну сознался, выползок змеиный…