Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какие загадочные люди эти Шпрингеры, – заикнулась она мужу после первой встречи с ними. – Где ты их приобрёл? Мне показалось, что они по отношению к тебе неровно дышат, особенно Бьянка. Или я ошибаюсь? В любом случае нельзя терять связь с такими умными и состоятельными людьми.
Боннские родственники, догадываясь о размерах зарплат в советском посольстве, не раз доверительно предлагали Максиму безвозмездную финансовую помощь в любом размере. Но гордый парень решительно от неё отказывался.
Особо тесные отношения установились у него с Максом. Тот быстро продвигался по служебной лестнице и приобретал репутацию одного из важнейших советологов в германском МИДе. Папа Эмиль поддерживал дружеские связи с шефом сына, и обычно скупой на похвалу Геншер позитивно отзывался о достоинствах младшего Шпрингдерхаузена. Оба дипломата, советский и германский, вели горячие споры о политике разрядки и натовском решении.
Первая командировка привела Макса в Москву, где он проработал пять лет. Теперь собирался в Брюссель, в представительство при НАТО. Он и Максиму совето-
вал – дипломат, если он действительно желает познать суть профессии, ни в коем случае не должен связывать свою должностную географию с одной страной или одним функциональным участком. Ротация – вот секрет профессионального совершенствования.
Специализация, утверждал Макс, необходима в первую очередь, как это ни странно, на высшем дипломатическом уровне – для посла. Апогей глупости, когда специалиста по Индонезии назначают послом в Индию, а знатока Индии – в Индонезию. Нельзя, с его точки зрения, направлять руководителями загранучреждений непрофессионалов из числа политиков или общественных деятелей. Многие проблемы дипломатической службы США прежде всего, но в немалой степени и других государств, включая СССР и ФРГ, проистекают именно из этой порочной практики.
Максим с Полиной присутствовали на свадьбе Макса. Его молодая (на десять лет младше) супруга Даниэла чем-то напоминала сестрёнку Васюту, трудившуюся в посольстве в Японии в качестве первого секретаря под мужниным руководством (в порядке исключения своё «добро» на нестандартный в советской диппрактике ход дал сам министр). Такой же сгусток энергии и напористости. По просьбе Полины тесть прислал с дипломатической почтой из Москвы подарок немецким друзьям – настоящий, из меди, тульский самовар. А по случаю рождения Андреаса те получили серебряную ложку с выгравированными русскими буквами «А» и «Ш».
Пару раз Максим заезжал и в город Мюнстер, постепенно превращавшийся в германский центр велосипедного движения. Обербургомистр встретил подчёркнуто дружелюбно. Советник Уродин, которого навязали в партнёры по поездке, даже пробурчал:
– Такое впечатление, будто он нас за родственников своих принял.
Шла речь, разумеется, вновь о партнёрстве Мюнстера с одним из российских городов. Максим развернул на
этом направлении бурную деятельность. И в конце концов центр дал согласие и предложил на эту роль старинный русский город Рязань. Однако накануне подписания побратимского соглашения одна из посольских служб капнула в центр компромат. В ратуше Мюнстера собирается, мол, «антисоветская вакханалия» – съезд землячества прибалтийских немцев. Из Москвы пришло указание – потребовать от руководства города отменить мероприятие или «зелёный» свет на породнение переключат на «красный». Типичнейший ход того времени – очевидные, в том числе материальные, выгоды важной внешнеполитической акции подчинялись идеологии.
Буркхардт едва не заплакал, выслушав партейный ультиматум. В Кремле не понимали, что советское требование невыполнимо. Глава германского города по закону не имеет права отказать любой из легально существующих общественных организаций в использовании помещений магистрата. Но в ЦК не шутили – партнёрство двух городов пришлось перенести на несколько лет.
В то время Максим часто задумывался о явлении, в дипломатии называющемся «вмешательством во внутренние дела». На родине в адрес иностранных посольств то и дело сыпались упрёки в их злостном ползучем проникновении в тихую и спокойную жизнь советской страны. При этом в качестве доказательства такого вторжения приводились, как правило, доводы весьма серьёзные – дипломат натовской страны встретился с одним из советских диссидентов или посол иностранной державы нелестно высказался о соблюдении прав человека в Советском Союзе.
– Как же тогда под этим углом зрения квалифицировать работу советских посольств – в Бонне да и других столицах? – ехидничал Максим.
В ходе публичных выступлений он и его сослуживцы не только громко, не слишком заботясь о дипломатичности выражений, разъясняли позицию своей страны, но и однозначно критически, порой с издевательскими нотка-
ми комментировали внешнюю и внутреннюю политику правительства ФРГ. Отпускали весьма нелестные эпитеты даже в адрес руководителей государства, в том числе инициатора натовского решения канцлера Шмидта.
Такая картина была, разумеется, далека от той бесцеремонной интервенции во внутренние германские дела, которую не стесняясь осуществляло посольство Советского Союза в Берлине в 20-е годы. Иллюзии относительно красной революции в Германии по сценарию Радека и возможности её нелегальной подготовки советскими дипломатами ушли в прошлое окончательно и бесповоротно. Но публичная активность посольства 80-х вполне укладывалась в нормативы Венской конвенции о дипломатических отношениях. Поэтому никто не заботился о снижении градуса выступлений в защиту родного государства.
Едва ли не весь персонал посольства отправлялся наблюдать за антивоенными шествиями в Бонне и других городах, не исключая бесед с их непосредственными организаторами и участниками непосредственно в колоннах. По терминологии ТАСС, «нагло лезли в чужой огород», «бесцеремонно встревали во внутренние дела», «способствовали общественным беспорядкам».
Кроме того, посольство периодически посещали руководители германской компартии и работающих под её эгидой организаций. Они составляли ядро общереспубликанского движения за мир и выступили с пламенным Крефельдским воззванием против «Першингов». Разумеется, на таких посиделках шла речь о стратегии и тактике антивоенных сил Германии. Да что говорить! Сам посол, не стесняясь, брался было, цитируя классиков марксизма-ленинизма, наставлять на путь истинный и зелёных, и социал-демократов, и даже, когда те были в оппозиции, консерваторов Франца Йозефа Штрауса и Гельмута Коля.
Но что удивительно – никому из этих политических деятелей или любопытствующих германских спецслужб, частенько в том или ином виде присутствовавших на беседах, не приходило в голову инкриминировать посольст-
ву вмешательство во внутригерманские дела (шпионаж – дело принципиально другое). Сбор материалов о жизни в государстве пребывания и направление докладов об этом своему правительству – первейшая функция любого дипломатического представительства.
Никто в открытую не обвинял и советскую сторону в негласном финансировании прокоммунистических организаций, никто не требовал от них самопризнания в качестве советских агентов, а предложение о создании некой парламентской либо другой комиссии по расследованию фактов советского вторжения вызвало бы, вероятно, безудержный издевательский смех со стороны местной общественности.
Вопрос о вмешательстве Максим пытался изучить и с другой стороны. Дипломаты совпосольства в Бонне чуть ли не каждый день выступали с лекциями в маленьких и больших городах, перед
