Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Максим связывал такое расположение со стараниями тестя. Юрий Михайлович на самом деле просил давнего друга присмотреть за «моими». Роза Соломоновна в свою очередь взяла слово от подруги Маши, что та при необходимости поможет Поленьке полноценно войти в круг обязанностей жены и хозяйки.
– Надеюсь, Машуль, дорогая, что история со сватовством Игорька уже поросла травой и ран не оставила. Мы-то с Юркой, ты же знаешь, были обеими руками «за», но Полька заупрямилась. Ну что, скажи, мы могли поделать? Так что не обессудь.
– Господь с тобой, Розочка. Разумеется, мы всё понимаем. Вам не следует ни о чём беспокоиться. Даже не заикайтесь. Всё у молодых сложится с нашей помощью самым лучшим образом.
Полине в Бонне нравилось всё, кроме её собственного имени. Ещё с детства ей втемяшилось в голову, что имя, выбранное для неё родителями, никак ей не подходит. Она пыталась называть себя по-другому. Вначале родители относились к этим капризам снисходительно. Но когда при получении паспорта дочь попыталась было заменить «Полину» хотя бы на «Аполинарию» (которая якобы больше подходит к отчеству «Юрьевна»), отец твёрдо заявил:
– Вот будет у тебя своя семья, меняй, что хочешь, можешь и «Юрьевну» на «Аполлоновну» заменить. Но пока – однозначно нет!
Статус супруги второго секретаря посольства пока также не позволял пойти на этот шаг. Но от своего намерения хрупкая девушка с мальчишеской стрижкой не отказалась. Полина прибыла в посольство с двумя верными друзьями. Одного из них звали Гоша. Маленький чёрный пудель настолько был предан своей хозяйке, что круглые сутки ходил за ней по пятам. А когда та куда-нибудь выходила, ложился перед дверью и часами, даже несмотря на присутствие Максима, с грустными глазами вслушивался в шаги по коридору. Какое счастье зато охватывало пёсика, когда на пороге квартиры показывалась Полина!
Второго друга, вернее – подружку, сама хозяйка нарекла Марусей. Это была компактная печатная машинка. В школе самым ненавистным предметом было чистописание. Разобрать подчерк Полины было никому не под силу. Сочинение на выпускном экзамене пришлось самой зачитывать преподавателям, поскольку те были не в состоянии оценить её каракули. В институте Полина пристрастилась к печатанию. С тех пор из-под её пера выходили бумаги исключительно машинописные.
В Бонне на машинке она писала письма родным и даже записки мужу, если куда-то отлучалась. Но прежде всего на этом малюсеньком станке рождались её диссертация и статьи, которые публиковались в журнале «Вопросы истории» и изданиях МГУ. От руки она только подписывалась. Подпись под новую фамилию далась с трудом. Полинка придумала самое простое – большая буква «С» и волнистая линия следом.
В то время как молодая супружница изо всех сил эксплуатировала Марусю, Максим всецело посвятил себя работе. С энергией, которая уже проявилась в Западном Берлине, теперь он вгрызался в более серьёзную и головоломную материю. А поразмышлять было над чем.
Концепция понимания советской дипломатией природы ФРГ и, следовательно, выстраивания курса на взаи-
модействие с ней сводилась к тому, что западная часть Германии – это что-то вроде «четвёртого рейха». Как и его неудачливый и побеждённый предшественник с номером «три», он зарится, мол, на благородный СССР. Но на сей раз старается совершить своё чёрное дело более расчётливо и хитроумно.
С западными немцами надлежит поэтому быть всегда начеку. Вся история советско-германских отношений – это, дескать, по Дэникену, воспоминания о будущем. На протяжении веков русских почитателей неметчины губила слепая вера в ненадёжных германских партнёров. На этой вере обожглись и Александр II, и Сталин. Опыт прошлого не пошёл нам впрок и после войны. Россия склонна-де воспринимать Германию через розовые очки. Пора, мол, избавиться от иллюзий. ФРГ по-прежнему беременна реваншистскими устремлениями.
Особо коварную линию под девизом «изменения путём сближения» взял на вооружение Вилли Брандт. Так называемая разрядка напряжённости преследовала цель вовсе не нормализацию отношений, а либерализацию внутреннего режима и в последующем – разрушение Советского Союза. Именно изворотливые социал-демократы нацелились на то, чтобы достичь победы в историческом сражении с их главными конкурентами на протяжении последнего века – коммунистами.
Чем глубже погружался Максим в историю отношений между русскими и немцами и чем теснее соприкасался с повседневной жизнью ФРГ, тем всё более неправдоподобными и вопиюще несправедливыми представлялись ему ножницы между реальным, вполне миролюбивым образом Германии и его диаметрально противоположным изображением в советской пропаганде и аналитических выкладках родной дипломатии.
Ни одной из нарисованных ТАСС и «Крокодилом» трёх голов боннского Змея Горыныча, извергающих из пасти реваншизм, неонацизм и агрессию, при самом тщательном рассмотрении образа этого изверга, стоящего на
страже империалистических интересов США и НАТО, второму секретарю посольства обнаружить, как ни пытался, не удалось.
Максим познакомился и с «вечно вчерашними», как их именовали сами немцы. Но число тех, кто и в 80-е годы требовал пересмотра послевоенных границ, было ничтожно мало. Их величину и влияние, как и другие шероховатости и черноты здешней жизни выявляли, на удивление самих немцев, преимущественно подзорные трубы из Москвы. Все эти империалистические мерзости почему-то можно было во всех подробностях рассмотреть только на расстоянии – из Останкино, Кремля и Смоленской площади. При непосредственном с ними соприкосновении они моментально скукоживались, куда-то пропадали и как бы принимали совсем иной, вроде не содержащий ничего предосудительного вид.
Германия тех лет представлялась Максиму страной с крепкими демократическими традициями, диктатурой закона и развитым гражданским обществом, чего и в помине не было в Советском Союзе. Однако по давней привычке в Москве упрямо выискивали соринки в глазу германском, не замечая бревна в собственном. Единственным оправданием подобных искажений было то, что столь же страстно разоблачала миролюбие страны советов германская пропагандистская машина. Шла холодная война. Обе стороны действовали по её законам. Но всё-таки советская соблюдала их более тщательно и трепетно.
Размышляя о германском векторе советской внешней политики, Максим с его откровенным антисталинским настроем вспоминал, тем не менее, далеко не глупые слова вождя мирового пролетариата: «Гитлеры приходят и уходят, а германский народ остаётся». Принципиальная ошибка внешней политики и дипломатии СССР первых послевоенных десятилетий состояла, по его мнению, в том, что в Москве зациклились на высматривании новых гитлеров, забыв обратить внимание на второстепенный, согласно советским представлениям, персонаж – германский народ.
Не столько встреч на высшем уровне надо было, мол, организовывать и консультаций между МИДами двух стран проводить, сколько связей между людьми и гражданскими обществами налаживать – по образцу германо-французского взаимодействия. Ибо если низы «за», то любое «против» со стороны верхов изначально обречено на провал. Правда, правило это сохраняло свою действенность исключительно
