Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А как было в СССР, ведь основной принцип дипломатии – взаимность? Сколько раз в год выступали перед рабочими, колхозниками и трудовой советской интеллигенцией западногерманские дипломаты? Никто из старожилов дипслужбы не мог вспомнить хотя бы один случай, когда председателю какого-нибудь поселкового совета или секретарю общества филателистов периферийного советского городка вздумалось, как это сплошь и рядом происходило в ФРГ, позвать докладчика на тему «Першингов» из посольства одной из западных стран. А о последствиях такого приглашения лучше вообще и не упоминать.
Однажды Максим согласился на участие во встрече со студентами Боннского университета. Там, как и повсюду в стране, разгорались антивоенные настроения. Дискуссия получилась отчаянно бурной. Гостя завалили провокационными вопросами о внутренней и внешней политике родного государства аж с 1917 года, но он достаточно
элегантно, с юмором парировал все каверзные попытки загнать его в ловушку.
По завершении мероприятия к нему подошла молодая, чуток за 30, худенькая ухоженная женщина и на ломаном немецком поздравила его с «блестящим» выступлением. Она предложила ему с Полиной зайти в кафе и по горячим следам обменяться мнениями. Выяснилось, что Лайза Кларк – гостевой доцент из Америки, преподающий здесь политологию. Мнение американки вызывало у Максима здоровый интерес, и он согласился.
– Вы, господин Сельюар (выговорить «Селижаров» гражданка из-за бугра так и не смогла), справились на самую высокую оценку. Все ваши ответы были, разумеется, насквозь фальшивыми, далёкими от истины, как до планеты Юпитер, сплошной обман и перевирание фактов. Но что самое забавное, многие слушатели скорее всего поверили в вашу белиберду о белой и пушистой России и кознях вонючего Запада. А всё из-за того, что говорили вы достаточно просто, уверенно и искренне. Загадочную русскую душу эксплуатировали на полную катушку.
В этом смысле, – продолжила мисс Кларк, – советской дипломатии можно только позавидовать. У неё есть истинные профессионалы своего дела и настоящие патриоты своей страны. Они врут грамотно, не тушуясь и не краснея, в расчёте на то, что всегда найдутся ослеплённые идиоты, кто по незнанию примет на веру любую ложь.
Максим горел желанием осадить американку, растереть в порошок её гнусные измышления, начать диалог по существу – давайте разбираться по порядку, по пунктам, где ложь, а где правда. Ваши крылатые ракеты морского базирования разве не заменяют «Першинги»? А у нас все ракеты размещены на земле, а не на море. Так как считать по справедливости? «Война звёзд», которую заваривают Штаты, она против кого предназначена – против Мексики или Китая? Вот то-то же! Истина, хотелось ему кричать, в том, что врут-то больше всего сами американцы, а сваливают на других. В крови у них – оболванивание на-
родов мира! Кто из нас возомнил себя спасителем человечества? И кого в мире уважают больше – русских или американцев?
Но от того, чтобы надавать по шее этой оголтелой апологетке западных ценностей, удержала Полина. Да и сама Лайза, нагадив, предпочла перевести разговор на другие темы:
– Милош Форман, автор «Гнезда кукушки», экранизировал, знаете ли, знаменитый мюзикл «Волосы». Если ещё не видели, рекомендую настоятельно – очередной шедевр. Какая музыка, танцы, съёмки, всё великолепно… Вот такую антивоенную пропаганду на все сто разделяем и мы, американцы.
Кино Максим обожал, поэтому с удовольствием пустился в рассуждения о том, назовут ли когда-нибудь Райнера Вернера Фасбиндера лучшим кинорежиссёром Германии всех времён. Его фильмы как нельзя лучше отображали жизнь послевоенной Германии, без видимых душевных порывов, как у французов, сплошное рацио, но после них хотелось думать и думать. Аналогичные чувства возбуждали спектакли Таганки.
– Ты знаешь, а мне она понравилась, – делилась дома впечатлениями супруга. – Согласись, ведь она в чём-то права. Разве ты сам не прохаживаешься, да ещё крепче, чем она, по брежневско-громыкинским нравам? Разве прошлогодний визит в Бонн нашего бессменного лидера не убедил тебя в том, насколько глубоко прогнила вся система?
– Так-то оно так, – отвечал супруг. – Да только привык я в своём критическом настрое руководствоваться пушкинским изречением: «Дёрнул меня чёрт родиться в России, презираю страну свою с головы до ног, но страшно досадно, когда чувства эти не я, а иностранец выказывает».
Судьба подбросила Максиму уникальный шанс стать свидетелем последнего визита Брежнева за границу – в ноябре 1981 года в Бонн. На целых трое суток Максима
приписали к резиденции генсека, и он собственными глазами лицезрел некоторые нюансы того, как руководство великой страны вершит мировые дела.
Нельзя было не ужаснуться, как то ли полуживой, то ли полумёртвый Брежнев пытался зачитать германским партнёрам три строчки текста, напечатанного в памятке для беседы с канцлером Шмидтом особо крупным шрифтом. Казалось, главный руководитель могучего Советского Союза сам смутно осознавал, куда и зачем доставили его грузное тело и кто находится перед ним.
Но яростное возмущение вызывал даже не столько генеральный секретарь, которому можно было только посочувствовать, сколько его окружение во главе с Громыко. Разве пристойно выставлять на всеобщее обозрение не просто больного человека, а дышащего на ладан лидера великой державы? Разве это не издевательство, не заведомая игра на понижение престижа родины в глазах мировой общественности? Кто как не министр иностранных дел должен был понимать это обстоятельство? Или тому доставляла удовольствие роль кукловода и распорядителя лидером нации?
Посольскими работниками руководил брежневский брадобрей, требовавший от всех выпить с ним на брудершафт, «иначе заложу». За пощадой от навязчивого панибратства надо было обращаться к брежневской охране. Крепкие, но добродушные парни, державшие генсека с двух сторон под локти и шёпотом дававшие тому команды остановиться, протянуть руку для приветствия или прощания, просили взамен достать пару порножурналов.
Поразили Максима и руководители Германии. Все они – Шмидт, Геншер, Брандт, Штраус – прекрасно видели состояние первого лица Советского Союза, о здоровье которого – на основании заключений ЦРУ – в то время спекулировала вся мировая пресса. Но – удивительно! Ни один из них публично не высказал ни слова, бросавшего тень на самочувствие советского вождя. Никто не позволил себе воспользоваться хотя бы капелькой дёгтя.
Молчали на этот счёт и германские СМИ. Более того, ведущий главной информационной программы на телевидении восхищался ладно составленной речью генсека на приёме в «Редуте», даже не обмолвившись о том, с каким трудом она была произнесена, и всячески превозносил профессионализм советской дипломатии.
– Высший пилотаж интеллигентности, – заключил Максим, но, подумав, добавил: – А было бы всё-таки занятно прочитать конфиденциальный доклад о визите Брежнева, который канцлер наверняка направит в Вашингтон. Вот там-то он всенепременно задаст шороху и лихо посмеётся над старческой короной советской власти. Точно так, как наш посол любит поиздеваться над местной
