Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаешь, Максимка, есть в ней что-то странное, настораживающее, но что, убей меня бог, не пойму.
Медовый месяц молодые провели в великолепной поездке по Средней Азии, устроенной, разумеется, генералом. Про Сейшелы и Мальдивы тогда и в лучших домах Москвы и Ленинграда слыхом не слыхивали. Алма-Ата, Фрунзе, Ленинабад, Фергана, Ташкент, Самарканд, Ашхабад, Каспий… Всюду головокружительные приёмы с пловом и бешбармаком, самые комфортные по советским меркам гостиницы, осмотр достопримечательностей.
Дипломатов всех стран мира объединяет одна ахиллесова пята: они лучше знают заграницу, чем свою родину. То свадебное путешествие позволило Максиму раздвинуть масштабы понимания одномерной жизни ста разнородных народов гигантского Советского Союза.
19 июля 1980 года Максим с Полиной присутствовали на фантастическом зрелище открытия Олимпиады в Лужниках. Билетами на вес золота снабдил, конечно, тесть. А 28 июля, как все нормальные москвичи, они прощались с Высоцким. Максим вспоминал безумную давку на его концерте в МГИМО. Сегодняшние ветераны хвалятся тем, что видели живым Ленина. А у него тоже будет возможность щегольнуть перед внуками: «Я видел живым самого Высоцкого!»
Приближалась осень. На сентябрь назначили их выезд на работу в Бонн, где располагалось советское посольство в ФРГ.
Глава XVIII
Столица Западной Германии вольготно раскинулась на обеих сторонах знаменитой реки, совсем не широкой по русским меркам, но зато полноводной и частенько бунтовавшей. По-русски её привыкли именовать Рейном, хотя сами немцы называли Райн. Слово «райн» с маленькой буквы переводилось как «чистый». К трансъевропейской водной магистрали чистота не имела никакого отношения. В Рейне, утверждали злопыхатели, можно было проявлять фотоплёнку.
Пройдёт пара десятилетий, и ситуация изменится кардинально. В Германии родится и пойдёт завоёвывать мир идея защиты окружающей среды. Появится новая политическая сила – партия «зелёных», которая перевернёт весь политический ландшафт. Власти примутся возвращать Рейну славу, воспетую в операх Вагнера. И достигнут грандиозного успеха – в главной водной артерии страны вновь можно будет купаться.
Бонн мало соответствовал образу столицы одного из главных европейских государств. В нём и в помине не было атрибутов величия – прошлого или настоящего. Его ничто не роднило с Лондоном и Парижем или тем более с Римом. Бонн изначально создавался без претензий на монументальность. Да к тому же потрудилась, как и почти всюду в здешних краях, война.
«Маленький городок на Рейне» с населением под 300 тысяч человек как будто осознавал задумку своего земляка и покровителя – канцлера Аденауэра, выбравшего его столицей: статус главного города большой страны – временный. Вот воссоединится Германия, тогда и примем капитальное решение. А пока не стоит раздувать щёки и претендовать на что-то увесистое. О столичном качестве напоминали лишь несколько неуклюжих строений, возведённые по евроканонам послевоенного зодчества. Самим боннцам было за новую архитектуру стыдно.
Основное пространство оккупировало великое множество приземистых, не похожих друг на друга, но как на подбор аккуратных, радующих глаз домиков, смастерённых хозяевами, в основном госслужащими, сообразно состоянию кошелька и личным представлениям о комфорте. Никаких роскошеств, никаких дворцов, никаких пятиметровых заборов! Зато море цветов, обилие фонтанов и великолепные пейзажи Семигорья. Здесь всё располагало к благостной спальной жизни для всех и каждого.
Привыкшие к советскому барству высокопоставленные гости с родины, знакомясь с местными достопримечательностями, разочарованно потягивали носами, взирая на аскетичный вид зданий бундестага и ведомства федерального канцлера. Ещё больше их шокировала непритязательная обстановка в кабинетах первых лиц. Точь-в-точь по Евтушенко:
«Мосовощторг» в Париж туристом прибыл,
Имея чемодан и плюс портфель.
Парижского шампанского он принял
И морщится: «Не то, что наш портвейн.
Брижитт Бардо? Да разве это баба?
Отель хороший этот? Ну и ну…
Ни тюля нет, ни Шишкина хотя бы…
Вот помню Дом колхозника в Клину…
По сравнению с Берлином иначе смотрелся и персонал посольства. Секретарь парткома с непривычным для этой категории видом интеллигента матом не ругался. Советник-посланник прослыл безупречным семьянином, интересовался исключительно работой во благо, на выпускниц мидовских курсов машинописи не заглядывался. Да и все остальные выглядели люди как люди со всеми их прелестями и слабостями.
Откровенных алкоголиков, как в первой командировке, здесь вроде бы не водилось, хотя выпить любили все – от посла, предпочитавшего водку с томатным соком, до
так называемых квалифицированных (на мидовском языке – кавэ) рабочих, убеждённых сторонников употребления в чистом виде. Роль белой вороны исполнял только один из дежурных комендантов, про которого говорили, что он «зашился». Основную дипломатическую массу составляли молодые, в возрасте 30-40 лет, и дружелюбно настроенные ребята с жёнами и маленькими детьми.
Несмотря на крайнюю стеснённость, неприспособленность условий труда и бытовую неустроенность (строительство нового посольского комплекса только-только вступало в практическую фазу) в этом большом общежитии царила совсем другая – добрая психологическая атмосфера. Редко кто запирал квартиру. Дружили по интересам, небольшими компаниями. Но праздники – Новый год, 8 Марта, Первомай и 7 Ноября праздновали вместе, вскладчину. И муторной подготовкой праздничного стола с непременным салатом «Оливье» советской рецептуры занимались сообща, всей командой, без разделения на «чистых» и «нечистых», «дворянскую» дипломатическую кость и «холопский» обслуживающий персонал. В покое оставляли только посла с супругой. Ну а в разгар торжества пьяненький хор в пару сотен душ затягивал любимую «Но от тайги до британских морей…» и по личному пожеланию самого Чрезвычайного и Полномочного – «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» или «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина…».
Немногие загранпредставительства СССР за все годы их существования могли бы похвастаться столь полноценным и незаурядным коллективом, который собрался под крышей советского посольства в Бонне образца начала 80-х. Он, правда, ничуть не походил на этакое образцово-показательное подразделение строителей коммунизма в отдельно взятом посольстве с молодцеватыми лицами, мускулистыми фигурами и благородными мыслями, как их обычно изображала советская наглядная агитация.
Но тот заезд выдался действительно каким-то особенным, необычным, весьма гармонично сочетавшим и зуб-
ров германистики, и горячую, полную сил и энергии, амбициозную молодёжь. Кое-кого Максим знал по Берлину, кого-то по Москве, с большинством начал общаться уже на рейнских берегах. Через некоторое время число знакомых лиц увеличилось. Прибыл подженившийся Витька Осокин с женой Татьяной. А на роль второго лица в резидентуре КГБ направили Шерстюка.
Максим считал, что Ермолай Евграфыч и Мария Фёдоровна затаили на него обиду вследствие несостоявшейся помолвки с доченькой Оленькой, которую они боготворили. Но, к величайшему его изумлению, ничего
