Воины Новороссии. Подвиги народных героев - Михаил Иванович Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Король — фамилия.
— Да, Король. Он из интерната. Служил в разведроте. И весьма инициативный, агрессивный молодой человек. — Черешнев засмеялся, потом: — Был. Погиб он во время осетино-грузинской войны. Ну и начал он с чего? «Так, устав, вот эти статьи — учим». Ко мне подходит и, как в «Севильском цирюльнике», спрашивает: «А вы почему не учите?» А я говорю: «Я знаю». Он: «Докладывайте». Я ему раз-раз рассказал. Он: «Все. Ты можешь идти отдыхать, а вы копаете, пока не выучите». Ну я пошел, под елочку лег, отдыхаю, хорошо. Вот тогда удовлетворение испытал: не зря меня учили. Ну и с той поры я был на хорошем счету. Потому что я многое знал, что простые ребята с гражданки не знали. Я автомат хорошо собирал-разбирал, солдатскую школу хорошо знал. Немножко тактику в районе отделения мог отобразить, в общем, свой маневр знал и меня заметили. И уже из-за того, что я более-менее соображал, меня стали на какие-то ответственные направления ставить. Меня назначили секретчиком. Собирать специальную, служебную литературу. Тетрадки. Все то, что строгой отчетности. Чтобы там ничего не потерялось. Первые два года мы ходили, как солдаты, в сапогах. В форме не очень хорошей…
Курсанты бегут
— Ну, а первый прыжок с парашютом?
Черешнев:
— Первый прыжок я пропустил. Мы бежали на тактику куда-то в направлении полей, и я чувствую, что нога у меня начинает разбухать. Я не могу понять, в чем дело. Оказалось, там мозоль, воспаление. И рожа. Инфекционное заболевание. Я сержанту говорю: «Товарищ сержант, у меня что-то с ногой…» Сержант знал, кто косит, а кто не косит. Я ведь никогда не косил. Он говорит: «Покажи мне». Я снимаю, а там опухоль здоровая. Он: «Пойдем в санчасть». Он одного командира отделения за себя оставил, а со мной пошел в санчасть. А пока шли, она уже поднялась до лодыжки, эта опухоль. То есть буквально на глазах. В санчасти меня на скорую помощь и в госпиталь. А в госпитале она уже до колена поднялась. А на следующий день должен быть прыжок, и меня оставили в госпитале. Недели две я лечился, мне антибиотики кололи, облучали ультрафиолетом, жгли. Я пришел обратно, а уже все отпрыгали. А я как дурачок, без парашютика, — смеялся. — И начинаю спрашивать: «А где этот?» — «Отказался прыгать». — «А этот?» — «И этот ушел, не выдержал». И уже часть ребят отошла. Ну и получается, один прыжок, через две недели следующий, и я на него попал. Все уже деловитые, как будто они под сто раз прыгали, а тут… И мне тоже как лицом в грязь не упасть. Но страшно было неимоверно, честно говоря.
— Неужели?
— Страшно было так. Ой, я с жизнью прощался. Прыгал, ну все, думаю, теперь я, наверное, и погиб… Но сейчас со своих лет я могу сказать, что… Вы Льва Гумилева знаете?
— Сын Анны Ахматовой…
— У него есть теория пассионарности. И сейчас, я одного читал, он говорит: пассионарность — это генетическое творение. Оно существует во все времена у людей у разных. А в чем заключается это отклонение? А отклонение заключается в том, что они испытывают страх, как люди, но этот страх у них искажен. Не того они боятся, понимаете. То есть нормальный человек — у него есть инстинкт самосохранения. Вот за счет генов люди-пассионарии, они боятся других вещей, и они для них более страшные. И я вот сейчас понимаю, какой черт меня… Это же нормальные люди сами из самолета не выпрыгивают. А это получается, мне было страшно, что про меня скажут, что я трус. Вот это для меня было более страшно, чем не прыгнуть туда.
— В пропасть. В пустоту.…
Приземлился
— И, конечно, я прыгнул, все. А мне перед прыжком инструктор по подготовке к прыжкам говорит, матом, естественно: «Не дай бог, кто из вас, такие-сякие, потеряет кольцо от парашюта. Потому что я из вас все соки выжму». Он все, сказал, и я думаю, как сделать так, чтобы кольцо не потерять. А когда выпрыгнул, уже дернул это кольцо и куда-то оно улетело. И черт его знает. А высота приличная, не найдешь, естественно. Оно вниз у-у-х… И я все эти полтора километра летел и думал, что со мной будут делать. Как меня будут «расстреливать»… Вот. Я приземляюсь, упал, парашют собрал быстренько и соображаю, что я буду говорить. Меня будут спрашивать, а как я буду оправдываться, что я не дурак. И в этот счастливый момент прямо с неба на меня падает кольца три, наверное. Я, естественно, не растерявшись, схватил одно. И пошел, пришел, все у меня в порядке. Ну, конечно, там крайние кто-то остались без колец, но что — на ночную копку их отправили… Ну, а так, в принципе, все. Говорят, там второй прыжок, не знаю. Для меня первый прыжок был самый страшный. А второй, третий, там двадцатый, тридцатый, уже было не страшно.
7. Преподаватели в училище. Распределение
— Вот вы учитесь, в вас офицер зреет?
Черешнев:
— Да, зреет офицер. Но у нас очень хорошие преподаватели были. Мне второй раз в жизни повезло. В кадетский корпус попал. И там преподаватели старой школы. Все пенсионеры,
