Золотой ключ, или Похождения Буратины. Несколько историй, имеющих касательство до похождений Буратины и других героев - Михаил Юрьевич Харитонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Фабержовое яйцо, пятачковое – а бывает ведь яйцо двухочковое!
Эти слова вызвали у меня не столько недоумение, сколько возмущение. Я представлял себе аукционные цены на изделия Фаберже и отдавал себе отчёт в том, что пятачковыми их может назвать только миллиардер или безумец – что, увы, в современном мире стало почти синонимами, ибо богатство превратилось в род безумия, как и всё то, что когда-то было не только желанным, но и осмысленным, а ныне потеряло всякий смысл. Нечто подобное произошло с родовитостью, потом со знатностью, а в недалёком будущем случится и с последними ценностями рода людского – умом и образованностью. Как обычно, я утешился мыслью, что всего этого уже не увижу.
– Двухочковое яйцо – подзаборное! А бывает ведь яйцо и проворное! – на этот раз песня гремела действительно над самым ухом, так что я невольно сделал шаг в сторону и оглянулся. Напрасно – пейзаж нисколько не изменился, и даже сладостная тишина златого полудня – нет, вечера, но тишина в нём сохранялась полудённая – не была ничем потревожена. Она оставалась всё той же тишиною, а грохот и крик существовали отдельно от неё, сами по себе. Да, я их слышал, и даже лучше, чем хотелось бы – но они всё-таки не касались ни меня, ни мира вокруг.
– Суета сует и всяческая суета, – констатировал я.
– Вы так считаете? Тпрррруууу! – закричал чей-то голос. Он показался мне далёким, очень далёким – хотя все слова звучали совершенно отчётливо.
Я услышал стук, бряк, шум останавливающегося экипажа. Потом – осторожные шаги.
– То-то же мне было как-то не по себе, – сообщил голос. – Я вас искал. Но не думал, что найду именно здесь.
– Мы знакомы? – поинтересовался я, недовольный тем, что меня оторвали от размышлений.
– Вряд ли, – сказал голос. – И, наверное, познакомиться не сможем.
– Почему? – не понял я.
– Хорошо, давайте попробуем. Начнём с вас. Вы кто?
Я задумался – не над самим вопросом, а над тем, как лучше выразить словами совершенно ясное мне.
– Прежде всего, я – spiritus liber, то есть свободный дух, если подобная латынь дозволительна. И тем самым – брат всех свободных духом, Bruder des freien Geistes, если немецкий здесь сколько-нибудь уместен. Я не причисляю себя ни к одной школе, секте или религии и почитаю только разум и присущие ему добродетели. Не ученик и не учитель, я одинок и вечно зелен живой жизнью, подобно листу, который держу в руке, – тут я залюбовался зелёным кленовым листом, который, оказывается, нёс с собой как некий талисман – или напоминание о чём-то; как мне тогда показалось – о какой-то книге.
– Вы абсолютно правы, хотя и не вполне понимаете это, – ответил неведомый голос. – Однако давайте всё-таки о бренном. Как вас зовут, где вы родились и когда?
– Моё имя… – начал я и замолчал, внезапно осознав, что не помню. Чувство было такое, будто бы я открыл ветхий сундук, в котором испокон веку лежали старые, никому не нужные вещи – и увидел, что он пуст.
– Астрологией я занимался в Бенаресе, и тем же я занимался в Богемии, – сказал я и тут же осознал, что это воспоминание о словах, которые я когда-то говорил, а может быть, слышал – уж и не припомню когда и при каких обстоятельствах.
– Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной, – попробовал я ещё раз, и с тем же результатом.
– Кто я? Что я? Только лишь мечтатель… – начал было я в третий раз и тут же умолк: цитировать подобных авторов у меня не в привычке.
– Первое – фраза из рассказа Борхеса, второе – строка Бродского, про третье вы и сами вспомнили, – сообщил мне невидимый собеседник. – Ваш язык – это система цитат.
Он умолк. Я ощущал присутствие собеседника, как если бы он летел у меня над головой – и одновременно как если бы он шёл за спиной. Мне подумалось об ангелах, потом – о волшебном звере думасвичке, который столь быстр, что всегда успевает спрятаться у человека за спиной, потом – о василиске, которого можно увидеть только в зеркале. Тут мне пришли на ум некоторые соображения о недостатках русского перевода книги «Мир глазами Гарпа» и очень похожие недостатки в переводе юнгеровского «Стеклянного улья», который, по какой-то незаконной – ибо внешней, не сущностной – ассоциации напомнил мне о книжке некоего Халифмана «Пароль скрещённых антенн», которую я, должно быть, читал в детстве, но не запомнил ничего, кроме названия.
– Возможно, я англичанин, – почему-то сказал я.
Мой незримый собеседник замолчал – так молчат, напряжённо думая: я тонко чувствую подобные оттенки.
– Скорее всего, – вынес он суждение, – это снова Борхес. «Тлён, Укбар, Orbis tertius», о Герберте Эше. «При жизни он, как многие англичане, вел существование почти призрачное; после смерти он уже и не призрак даже». Но не беспокойтесь, это к вам не относится, так как вы – именно призрак. Spiritus liber – как вы, собственно, и представились.
– Признаться, я думал то же самое о вас, – сказал я.
– Неудивительно. Вы меня не видите, я тоже. Однако я не призрак. Я мог бы это доказать, но только не вам.
– Почему? – спросил я, не чувствуя настоящего интереса.
– Видите ли, – тон собеседника стал едва ли не извиняющимся, – призраки помнят лишь то, что видели, слышали или читали при жизни – за исключением того, что касается их самих. Себя они вспомнить не могут, как вы уже убедились на собственном опыте.
– Мальчик, – сказал я. – Мальчик в гамаке с книжкой. Это я помню.
– Вы помните какого-то мальчика. Но с
