Золотой ключ, или Похождения Буратины. Несколько историй, имеющих касательство до похождений Буратины и других героев - Михаил Юрьевич Харитонов

– Горький, «Жизнь Клима Самгина», – опознал я цитату.

– Ну вот видите… Но мы говорили о призраках. Так вот, что касается их посмертного бытия. Призраки обладают так называемой кратковременной памятью, способной удерживать лишь немногое и на небольшое время. Этого хватает, чтобы придать привидению некую видимость разумности. Однако кратковременная память у них обычно не переходит в долговременную, так что они забывают обо всём, что узнали после жизни. В том числе и о том, что они призраки. В этом можно было бы увидеть своего рода милосердие, если не знать, что таковы свойства тентуры.

– Свойства чего? – спросил я только для того, чтобы выиграть время.

– Времени, – пояснил мой незримый визави. Я задумался над этим кстати пришедшим мне в голову оборотом – нет ли здесь contradictio in adjecto. Вывод, к которому я пришёл, был таков: сидеть лицом к лицу – то бишь vis-a-vis – ещё не означает, что сидящие видят друг друга. Тёмная ночь, слепота, даже простая вуалетка – мало ли что может помешать взору, но не слуху.

– Возможно, вы не поняли, – вторгся в мои размышления голос незнакомца. – Видите ли, время, каким мы его знаем, подлинно существует лишь для неживых объектов. Они движутся так, словно оно однонаправленно и линейно. Что касается живого, то оно потому и живое, что его отношения со временем сложнее. Совершенное живое существо могло бы объять всё время разом, пребывая всегда и никогда. Но и менее совершенные существа были бы способны – разумеется, в неких пределах – управлять временем. Хотя бы своим собственным.

Их сознание могло бы плавать в отмеренных им пределах существования, бесконечно совершенствуя свою жизнь. Чтобы лишить их такой возможности и заставить их тела вести себя так же, как и тела мёртвые, и была создана тентура. Это машина, установленная в бесконечном будущем… или, по крайней мере, в миллиардах лет от нашего времени тому вперёд. Эта машина как бы тащит все существа к себе, будто они нанизаны на нити. Все остальные приспособления, используемые тентурой, предназначены для того, чтобы эти нити не спутались. Но иногда они всё же путаются, и некоторые существа попадают в состояния, которых быть не должно. Одно из них – состояние призрачное. Оно описывается мнимым значением в глобальной переменной субъекта. Что вы на это скажете?

Я подумал было о том, чтобы солгать, но в последний миг моё всегдашнее отвращение ко лжи взяло верх над осторожностью.

– Не соглашусь, – сказал я. – Призраки – просто отпечатки сознания в биотозе. Некоторые из них не стираются после смерти субъекта и какое-то время существуют. Неисправность аппаратуры, если угодно. И вообще, – я понимал, что увлекаюсь, но решил позволить себе чуть больше обычного, – я не верю в эти разговоры о времени. Тентура не влияет на время, это просто способ управления событиями.

Послышался ехидный смешок.

– Знакомые рассуждения. Я так понимаю, при жизни вы… – дальше были слова на каком-то непонятном языке.

И тут мой разум впал в состояние столь странное и плачевное, что у меня не нашлось ни единой подходящей цитаты, чтобы его проиллюстрировать наглядно.

С одной стороны – я не понял ни слова из того, что сказал мне невидимый голос. С другой – я совершенно точно и определённо знал, что сказанное им истинно, ну или почти истинно, за исключением каких-то совсем уж мелких деталей. Это было для меня совершенно очевидно – пока я не пытался вдуматься в смысл.

– Я не понимаю, что вы сказали, – наконец решился я на признание, – но да, вы правы.

– Вы ответили на вопрос о работе, – пояснил голос. – Вы были сотрудником Вечности. Конкретно – Технической службы. Техником, если угодно.

– А вы, собственно, кто? – отважился я на вопрос.

– Я сотрудник Администрации, – ответил голос. – Только не спрашивайте какой. Все администрации похожи друг на друга, ибо все они занимаются одним и тем же. Будучи при исполнении… —

тут я отвлёкся, так как подумал о скрытом богатстве значений в слове «исполнение», которое в платонизирующем русском языке означает не завершение действия, а достижение полноты. Англосаксонское execute слишком запачкано кровью и пахнет трупом, a fulfill – клеткой или загоном, внутри которого вынужден двигаться «исполнитель». Мне припомнились образы прокуренных диккенсовских клетушек – где грязных адвокатов жало работает в табачной мгле. Тут же мне открылась бездна, разделяющая общее и континентальное право, в которую я мысленно и погрузился.

– Так всё-таки, – вывел меня из праздного размышления голос, – как воздействуют нереализованные ветви тентуры на реальность?

– Более вероятные давят, менее вероятные выталкивают, – ответил я машинально, не задумываясь.

– Допустим. Но меня интересует в данном случае роль литературы. Тексты, описывающие некую ветвь тентуры — как они влияют на реализацию?

Вопрос застал меня врасплох. Именно потому, что я им некогда занимался.

– В общем и целом – по-разному, – ответил я. – Более вероятная ветвь сама по себе давит на реализацию. Например, если некое событие было очень вероятным, но не произошло – все продолжают думать, что было бы, если бы оно всё-таки случилось. Литература канализирует эту вероятность, переводя событие в область небывшего. Напротив, маловероятные события, будучи описанными в книге… – тут я задумался, насколько слово «описанный» отражает текстовую реальность. В конечном итоге, решил я, «описание» – вид отображения, а отображается, в сущности, состояние. Я задумался о смыслах, заключённых в слове «состояние», и решил, что эта сплотка – или стяжка – не что иное, как очередная несообразность русского языка. Было бы гораздо лучше, ежели бы состояние в значении денежных средств – тут же представились какие-то неисчерпаемые сундуки с дублонами и пиастрами – обозначалось бы словом «достоянье», куда более уместным. За «состоянием» же закрепилось бы лишь значение физического самочувствия, а равно и положения, в котором некто находится. Аналитический философ назвал бы это множеством устойчивых значений переменных параметров объекта. Впрочем, всякая устойчивость эфемерна. Мы называем устойчивым то, что ещё не успело упасть, а благим – то, в чём мы ещё не успели разочароваться. Суждение в духе Фауны Дефлоранс, подумал я – или Ларошфуко – или принца Флоризеля, известного своим оптимистическим скептицизмом. Однако скептицизм, в который раз решил я, онтологически нищ и нравственно пуст, ибо не отвечает на вопрос о нашем бытии-в-мире. Тут мне припомнился вовсе даже не Хайдеггер, а речь Пико делла Мирандола о достоинстве человека, но также и последние стихи Пауля Целана, но и Батюшкова спесь, но и мордочка Рейнеке-Лиса, но и песнь Сольвейг (в сущности, тоже – о людском жребии), а также и число 18 446 744 073 709 551 615, которое так просто