Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

На следующий день Агата отправилась в агентство Кука и поменяла билеты. Она поедет на Восточном экспрессе в Стамбул, оттуда — в сирийский Дамаск и наконец в Багдад. Карло выразила сомнение: женщина, без сопровождения, на Восток? Но впервые за последние более чем два года Агата чувствовала себя возродившейся к жизни. Она будет путешествовать, одна, в новые миры. Она не боится. Путь был намечен.

«Одна из моих доморощенных теорий (совершенно неосуществимых, разумеется, но в этом-то и прелесть теорий) состоит в том, что каждый человек должен месяц в году проводить в пустыне… Чтобы у него были пища, вода и никаких — абсолютно никаких дел. Тогда вы получите наконец отличную возможность поближе познакомиться с самим собой».

Это высказывание Лоры Уистабл из романа «Дочь есть дочь». Нет ничего важнее для человека, говорит она, чем узнать себя («человек должен знать себя и верить в Бога»). Однако осуществить это намерение было чрезвычайно трудно, как понимала теперь сама Агата. И что вообще это значит? В начале 1927 года по совету сестры она пошла к психиатру, практиковавшему на Харли-стрит. Верила ли она, что он ей как-то поможет? Как и другие, она поддерживала легенду о том, что потеряла память и хочет восстановить ее: иными словами, она лгала о себе, чтобы найти правду о себе. Согласно интервью, которое она дала в 1928 году «Дейли мейл», ей было сказано, что… «для моего психического здоровья необходимо устранить все пробелы в памяти. Вот почему сейчас я одновременно помню себя и как миссис Кристи, и как миссис Нил». Это, конечно, была чушь. Агата вполне могла водить докторов за нос — она была достаточно умна, чтобы, как Джейн Финн из «Тайного врага», изображать путаницу в мыслях, однако для нее самой вспоминать и рассказывать было по-настоящему болезненно.

«Вернон слушал, пытаясь понять, что говорит ему врач. Он смотрел на него через стол. Высокий худой человек, с глазами, казалось, видевшими тебя насквозь и читающими то, чего ты и сам о себе не знал.

И он умел заставить тебя увидеть то, чего ты видеть не хотел. Вытащить это из самых глубоких глубин на поверхность. Он говорил:

— Теперь, когда вы вспомнили, расскажите мне еще раз точно, при каких обстоятельствах вы увидели объявление о предстоящем замужестве вашей жены.

— Неужели так нужно без конца возвращаться к этому?! — выкрикнул Вернон. — Это было так ужасно! Я не хочу больше об этом думать».

Агата интересовалась психиатрией — она интересовалась почти всем на свете, — но в деле самопознания предпочитала полагаться на себя самое. При всем своем интересе к новым идеям двадцатого века, глубоко внутри она оставалась продуктом своего эдвардианского воспитания и к 1928 году знала, что должна сама выбрать и проделать свой путь.

Отправляясь на Восток, она была в пустыне не одна — этот жребий выпадет ее героине Джоан Скьюдамор из «Разлученных весной», — но впервые в жизни оказалась в положении, когда могла рассчитывать только на себя. В детстве уединение было ее тайным наслаждением, удовольствием, которое усиливалось ощущением полной защищенности. Став взрослой женщиной, она принесла уединение в жертву требованиям семейной жизни. Теперь же вообще не могла разобраться в собственных чувствах. Одиночество было необходимо для работы воображения, но одиночество двух последних лет оказалось чрезмерным. «Вот теперь-то и станет ясно, что я за человек, — писала она в „Автобиографии“ о своем путешествии в Багдад, — не слишком ли зависима от других, как я всегда опасалась. Я могла дать волю своей страсти к путешествиям по новым местам — какие приглянутся. Я могла в любой момент изменить любое свое решение так же, как в один день променяла Вест-Индию на Багдад. Мне ни с кем, кроме себя, не нужно считаться. Посмотрим, как мне это понравится».

Агата вошла в совсем иной — в любом смысле слова — мир. Вдруг она оказалась взрослой состоятельной женщиной, сидящей в Восточном экспрессе и выбирающей удовольствия по собственному усмотрению. Загнанное, терзаемое видениями существо осталось в Лондоне, а она подняла взгляд, чтобы увидеть то новое, что ее окружало. Например Киликийские ворота, которые образуют проход через горы Тавр на пути в Турцию, ведущий путешественника из Средиземноморья в Анатолию: этим путем шли Александр Великий и святой Павел из Тавра, а теперь вот Агата на закате вышла из поезда, чтобы полюбоваться «неописуемой» красотой. «Я была так рада и благодарна судьбе, занесшей меня сюда». На пороге Востока она начала находить свой путь обратно, к христианскому Богу, в которого всегда верила, но в котором в последнее время усомнилась. И кое-что еще. Позднее она описывала Киликийские ворота так: «…будто стоишь на краю земли и смотришь вниз, на обетованную землю… землю, коей никому не дано достичь». Это была ее самая заветная тайная мечта: мечта о непостижимом, о мире, существовавшем за пределами реальности. Она снова очутилась в мире своего детского воображения, в котором представляла себе реку, текущую в конце эшфилдского сада.

Последнее, что было ей сейчас нужно, — это англичанка — соседка по купе в спальном вагоне Восточного экспресса, которая считала своим долгом постоянно наставлять Агату по части маршрута. «Не остановитесь же вы в отеле!.. О нет, это совершенно невозможно!.. Я научу вас, как поступить: вы должны остановиться у нас!» В те времена, до революции, которая навсегда изменит облик Ирака, оставалось еще добрых тридцать лет. Багдад был городом, в котором путешественник-британец мог найти и скачки, и теннис, и клубы, и, разумеется, тосты с «Мармайтом»;[247] в довоенные годы в подобных местах было полно людей того круга, к которому принадлежала Агата. Но Агата была одержима не колониальным духом, а духом авантюризма. На Восток она отправилась затем, чтобы избавиться от своих соотечественников, а не для того, чтобы с ними общаться. В конце своего путешествия она очутилась в месте, которое называла Землей мэмсаиб:[248] «Я стыдилась собственных потаенных чувств, от которых страдала».[249] Находиться в Багдаде среди таких же людей, какие окружали ее всю жизнь, было не просто бессмысленно, это было движением вспять: ведь здешний мир был тем самым, в каком она жила до 1926 года, — только еда похуже и Арчи нет рядом. А все должно было быть новым, иным. Ей требовалось уйти от этого малозначительного узкого кружка благовоспитанных людей — уехать в Ур, некогда шумерский город, лежащий чуть ниже слияния Тигра и Евфрата, место, откуда пошла цивилизация. Как благопристойная мэмсаиб она запаслась рекомендательным письмом к участникам раскопок.