Невольница. Книга вторая - Сергей Е. ДИНОВ

– Что вы, что вы! – запротестовал старик, но книгу, с перемятыми листами, тут же раскрыл и перелистал.– Это слишком щедрый дар.

– Пустяки, – отмахнулся Веденяпин.– Извините, пожалуй, мне пора идти.

Он поднялся.

– Нет-нет, останьтесь, прошу вас… Останьтесь еще на время. Хочется о многом вас расспросить, но как-то всё не решаюсь. Кажется, вы весьма интересный собеседник. И, если нынче вам надо торопиться по делам, может, зайдете завтра?

– С удовольствием.

– Часиков в шесть? – предложил старик.

– В шесть, думаю, освобожусь. Снимаем, знаете ли, художественный фильм.

– Боже, как это занятно! – оживился старик, распахнул дверцы серванта, пытаясь что-то найти. – И что же?.. Что за фильму задумали снимать в нашей убогой Одессе, откуда всё последнее пристойное население съехало после жуткого Чернобыля.

– Так… снимаем, знаете ли, невнятную фантазию о скучных людях, псевдомелодраму а ля девятнадцатый век, – проворчал Веденяпин. – Кому сие экранное фиглярство будет в интерес, не понимаю…

Старик снова присел за стол напротив стоящего гостя и разложил на скатерти из толстенной пачки пожелтевшие, потрепанные по краям листы бумаги. Дрожащими пальцами он потеребил уголки рукописи.

– В знак благодарности за Скальковского могу доверить вам «Список» дня на два, на три. Рукопись девятнадцатого века и досталась мне по наследству. Представляет несомненную ценность, но, думаю, исключительно как семейная реликвия.

– Список? – удивился Веденяпин.

– Да-да, «Список Одисса», – пояснил старик, – «список» – рукописная копия старинной рукописи.

Не дожидаясь пока гость присядет, старик кашлянул в кулак и принялся читать, весьма выразительно, поставленным, хрипловатым голосом, будто на сцене домашнего театра перед актерами, приступая к читке новой пьесы.

– Часть Первая. «НЕВОЛЬНИЦА». ПРОЛОГ, – торжественно прочитал он, отставляя подальше от дальнозорких глаз лист бумаги и отворачивая его к окну. Веденяпин невольно опустился на стул и замер.

– В начале августа… героического для России 1812 года в Одессе замечена была необыкновенная смертность в разных классах народа, происходящая от жестоких гнилых или нервических горячек, весьма частых в степи Новороссийской. Одесский полицмейстер Мавромихали получил от герцога де Ришелье приказание созвать всех находящихся в городе врачей, дабы решить, какого свойства эпидемия, постигшая безопасный до ныне город, и принять все средства к ея уничтожению.7

– Цитата почти по Скальковскому, – радостно уточнил Веденяпин.

Старик нервно кивнул, словно опасаясь, что гость уйдет-таки не заинтригованный и пояснил:

– Как-то однажды бегло пролистал сие издание у своего товарища по лицею, – он бережно приложил ладонь к корешку книги Скальковского. – И также нахожу некоторые отрывки весьма схожими. Но сей рукописи, – старик переложил ладонь на пожелтевшие страницы, – без малого два века. Кто у кого заимствовал, сие неблагодарное занятие оставим критикам, литераторам, исследователям. Продолжу, с вашего соизволения, совсем ненадолго, ради интереса… если оный, разумеется, случится, – деликатно пояснил старик и снова взялся за чтение рукописных листов.

Список

– В театральном доме, занимаемом актерами, на Вольном рынке, близ Александровского проспекта умирало несколько человек, все были одержимы одной и той же болезнью.

Главный доктор Карантина, созданного при театральном доме, коллежский асессор господин Ризенко решился, наконец, произнести в обществе чудовищный приговор: чума, – продолжил чтение старик.

Страшная весть достигла купеческого дома, что на Екатерининской улице, когда юная курсистка из Петербурга Агния Рудерская, по приглашению самого (!) генерал-губернатора, собиралась отправиться на бал госпожи Пудовой. Корнет Вольский, славный молодой человек из обедневших дворян, вызвался проводить красавицу Агнию на бал, но вечером принес чудовищное известие о пришествии в город ужасающей чумы. Щеки взволнованного корнета пылали румянцем по причине бодрой ходьбы и безусой юности.

Бледная Агния в нарядном, открытом платье, по моде «антик», без сил опустилась в кресло в прихожей, взглянула на краснощекого юношу в ладном военном мундире кавалергарда и тихо спросила:

– Вы сами часом не заболели, сударь?

– Господь с вами! – перекрестился влюбленный корнет, прищелкнул каблуками со звонкими шпорами.– Чувствую себя превосходно-с. Однако ж, вам, сударыня, советую остаться дома и не покидать сего убежища до… скончания эпидемии. Да-с. Год или два-с, – неловко пошутил он и смутился своей страшной шутке. – По городу объявлен карантин.

– Да-да, карантин, – согласилась девушка, с глубокой печалью молвила:

– Горели факела… тела людские… дымились тлеющей отравой… – помолчала.– Картины Босха… Боже, наяву… Как это ужасно… – и девушка пролила тихие слезы.– Я лишь надеялась до осени отдохнуть у моря в душевной неге…

– Разрешите, я позабочусь о вас?! – воскликнул пылкий юноша в полной уверенности в своей счастливой звезде.

Через неделю корнет умирал от чумной лихорадки на койке военного госпиталя. Юная Агния в белом передничке медсестры поила его бесполезным травным отваром, со слезами наблюдая за угасанием юноши.

Агния прибыла в Одессу недели две тому назад к теплому морю, на отдых, в гости к дядюшке и весть о чуме потрясла впечатлительную институтку. Девушка не выходила из дома, молилась в своей комнатке в мансарде вплоть до сообщения о смертельной болезни корнета. В тот же час кроткая Агния собралась и бесстрашно отправилась в госпиталь, где объявила о намерении служить сестрою милосердия.

Живописная, до недавнего времени, Одесса, украшенная по мощеным улицам чахлой зеленью кустарников и юных дерев, в короткий миг самого жаркого месяца лета обратилась в мрачную декорацию смерти. Двери и окна зачумленных домов накрест беспощадно заколачивались досками вместе с умирающими людьми. По ночам на узких припортовых улочках стучала деревянная колотушка. Разъезжали дроги с грудами мертвецов. Хоронили без гробов. Сжигали. Даже в респектабельном центре города, близ оперного театра и гостиницы «Рено» грохотали по булыжным мостовым колеса подвод, груженые телами горожан. Сопровождали эти чудовищные процессии жуткие личности в черных парусиновых плащах с капюшонами, с черными клювастыми масками чумных лекарей. Смоляными факелами похоронщики освещали свой путь, уложенный не только людскими гниющими телами, но и бесчисленными трупами собак, кошек и крыс.

Смрадный воздух был пропитан запахом тлена, серы, удушливых дымов от костров, где сжигали умерших. Море близ Одессы напоминало вулканическую лаву, черную от хлопьев пепла. Эта жуткая густая смесь вяло переваливалась волнами у черных песчаных пляжей Ланжерона, Большого Фонтана, Аркадии…

Чудовищная болезнь не коснулась крепкого здоровья храброй Агнии. Юная медсестра в часы дежурства, словно бледное привидение блуждала среди коек с больными, боялась задержаться у окна, когда слышала приближающийся дробный стук колотушек или замечала факельные отблески на черных стенах ближних домов. Вся Одесса погрузилась во мрак, который не могло прожечь ни единым лучом жаркое южное светило.

В одну из тягостных ночей под своды широкого коридора госпиталя вошла мрачная процессия из пяти факельщиков с черными клювами под капюшонами. Факела были оставлены на ступенях при входе, воткнуты в известняковые вазы с землей, что служили недавно цветниками. Никто не препятствовал восшествию предвестников смерти. Однако, процессия пришла за живыми и здоровыми. Грубыми пинками ног в армейских сапогах пришельцы открывали двери палат. Один из них вошел в палату, где у постели умирающего юноши сидела кроткая Агния и нараспев тонким, дрожащим голоском прилежной хористки читала «Ветхий завет».

– Вот, посылаются бедствия, и не возвратятся, доколе не придут на землю. Возгорается огонь, и не угаснет, доколе не попалит основание земли. И трупы, как навоз, будут выбрасываемы, и некому будет оплакивать их, ибо земля опустеет… Горе тем, которые связаны грехами своими и покрыты беззакониями своими!..

Плащ повел черным клювом по сторонам и направился к Агнии.

– Он жив! Жив! Оставьте! – воскликнула девушка, привстала со стула, чтобы защитить умирающего юношу. Но черный пришелец шагнул ближе, подхватил медсестру под колени и легко перекинул через плечо ее гибкое тело.

Жуткий девичий вопль вызвал из забытия корнета. Юноша приподнялся на локте, сдавил под подушкой рукоять заряженного пистолета, что приготовил для себя, на тот момент, когда сочтет, что утрачена последняя надежда на выздоровление. В желтом тумане угасающего сознания корнет различил черную смерть, уносящую белый кокон очередной жертвы. Юноша свалился ничком с кровати, шатаясь от слабости, на четвереньках добрался до коридора, за тем вдоль стен, опираясь и проскальзывая руками, последовал за возлюбленной.