Земля надежды - Филиппа Грегори

— Я и в самом деле не знаю, — нервно оправдывался в таких случаях Джон.

Снова и снова Опечанканау возвращался к вопросу о том, как у англичан налажен обмен информацией. Если поселенец обнаружит, что началось восстание, как быстро он сможет передать это известие в Джеймстаун? Есть ли у англичан способ передавать сигналы дымом? Или с помощью определенной комбинации звуков барабанного боя?

— Дымом? — недоверчиво переспросил Джон. — Нет. И барабанов тоже нет. Солдаты бьют в барабан во время атаки или отступления.

Опечанканау презрительно сплюнул.

— Нет, чтобы передавать информацию. Длинные сообщения.

Джон в изумлении потряс головой:

— Конечно, нет. Как вам удаются такие вещи?

Угрюмая улыбка осветила лицо Опечанканау.

— Неважно. Значит, если кого-то о чем-то предупредили и он хочет сообщить об этом в Джеймстаун, он должен сам отправиться туда? Пешком или в каноэ?

— Да, — ответил Джон.

Наступило минутное молчание.

— В последней войне нас предали, — задумчиво проговорил Опечанканау. — Нашлась пара юнцов, с которыми их белый хозяин обращался по-хорошему, и они не смогли причинить ему боль. Они предупредили белого. Они стали такими же мягкими, как белые юноши. Они подумали, что спасут только его одного. Но, спасая его, они предали всех нас. Он помчался в Джеймстаун и предупредил форт. И там нас уже ждали. А что случилось с юношами, которые любили своего хозяина так сильно, что предали свой народ и предупредили чужой?

Джон ждал.

— Их застрелили белые, — ответил сам себе Опечанканау. — Так белые награждают своих верных слуг. Мы видели, как это было. А нас всех, и тех, кто сражался, и тех, кто не участвовал в восстании, погнали все дальше и дальше от наших деревень. И мы видели, как наши поля пошли под табак. Ничего больше на них не росло, только табак, везде растение для курева, и ничего для жизни.

— Когда начнется новая война? — спросил Джон.

Опечанканау передернул плечами.

— Скоро.

Джон проснулся ночью и лежал неподвижно. Что-то побеспокоило его сон, но он не мог понять, был ли это шум или движение или его разбудило какое-то ощущение. И тут он услышал это снова. Снаружи вигвама треснула веточка, потом шкуры на входе раздвинулись, и тихий голос коротко сказал в теплую тьму: «Пора».

Аттон, спавший рядом с Джоном, проснулся и уже вскочил на ноги.

— Пора! — воскликнул он, и голос его был полон радости.

— Что пора? — спросил Джон, будто он не знал, будто он не ощущал, что готов броситься на землю и зарыдать от ужаса и чувства вины.

— Мы на тропе войны, — тихо сказал Аттон. — Пора, брат мой.

Когда они вышли из вигвама, город был заполнен настороженным молчанием. Мужчины натягивали луки и затягивали пояса, проверяли лезвия своих ножей. Специально готовить ничего не пришлось. Повхатан всегда готов к походу, к охоте и к войне.

Джон встал позади Аттона и знал, что дыхание его было вялым и медленным по сравнению с легкими вдохами Аттона, знал, что сердце его не лежит ко всему этому, знал, что нет для него пути ни вперед — к полной преданности повхатанам, ни назад — к англичанам.

По сигналу Опечанканау, восседавшего на троне, темного, как тень в лунном свете, воины двинулись вперед, производя столь же мало шума, как стая волков. Их мокасины ступали бесшумно, колчаны со стрелами плотно пригнаны к телу, луки за спиной. Лунный свет тронул каждого из них как благословение, высветив в белом сиянии то перо, вплетенное в темные волосы, то старый бледный шрам на высокой скуле, то взволнованную улыбку, то блик на лоснящейся коже.

Джон молча ступал шаг в шаг за Аттоном, глядя на то, как ступают его мокасины, как двигаются бедра под кожаной юбочкой. Полностью сосредотачиваясь на моменте путешествия, Джон пытался этим скрыть от себя знание о конечной цели путешествия.

Им предстояло разделиться на две основные группы. Одна должна была отправиться вниз по реке на каноэ до Джеймстауна, чтобы, воспользовавшись ночным временем, быстро выдвинуться и к рассвету зажать город в клещи.

Другая группа должна была идти сушей по обоим берегам реки. Если на их пути попадется какой-нибудь дом или хижина, большое претенциозное строение или лачуга, крытая только надеждами ее обладателя, требовалось войти и убить там каждого мужчину, женщину или ребенка — кого найдут… не оставляя в живых никого, кто мог бы убежать и сообщить новости вниз по реке.

Джон вместе с Аттоном попал в наземный отряд. Он решил, что Опечанканау проверял его преданность делу повхатанов, поставив в отряд, которому предстояло убивать так рано и так скоро. Не в тот отряд, которому предстояло сражаться с солдатами форта, а с теми, кто будет убивать беззащитных мужчин и женщин, спящих, тесно прижавшись друг к другу и уложивших детей рядышком с собой. Но потом он понял, что Опечанканау поставил его туда, где он, если вдруг решит изменить, не мог бы принести много вреда. Он был в арьергарде, он не мог броситься вперед и предупредить Джеймстаун. Все, что он был в состоянии сделать, это не дать произойти нескольким убийствам и позволить убить себя.

Перед самым рассветом они вышли к маленькому домику. Он стоял на высоком берегу, обратившись к реке, точно так же, как Джон построил свой собственный дом, как Бертрам Хоберт построил свой. Перед домом был разбит небольшой огород, пребывавший в пренебрежении и заросший сорняками. А между домом и рекой тянулись длинные поля табака, растеньица были высажены ровными рядами и хорошо росли. В реку выдавался маленький причал для погрузки табака и отправки его вниз по реке, в Джеймстаун. В окнах не было ни огонька, только дымок, вившийся над трубой, показывал, что кто-то всю ночь поддерживал огонь в очаге, чтобы было на чем приготовить утренний завтрак.

И именно этот запах дыма от горящих поленьев в чистом ночном воздухе, не смешанный ни с каким другим запахом, отбросил Джона назад. Он физически отшатнулся и столкнулся с воином, бегущим за ним. Это был английский запах. Запах горящих поленьев для повхатанов был запахом внутри их хижин, смешанный с запахом готовящейся еды, детей, людей, сидящих внутри. Запах дыма из трубы, покрытой сажей, был запахом английского дома.

Идущий за Джоном сильно толкнул его в спину, но не произнес ни звука. Джон тронул плечо Аттона.

— Я не могу делать это, — сказал он.

Аттон повернулся, и взгляд его был холоден, как прикосновение лезвия ножа к обнаженной коже.

— Что?

— Я не могу делать это. Я не могу идти и убивать своих людей.

— Ты хочешь, чтобы я сейчас убил тебя?

Джон покачал головой, не говоря ни слова.