Самая страшная книга 2022 - Сергей Владимирович Возный

Из-за спины ведьмы показывается чернявый пацан. Совсем еще школьник. Он по-хозяйски прогоняет старуху с порога и так же уверенно берет у Надира пакет.

— Что она сказала? — не выдерживает Надир.

Пацан закатывает глаза:

— Мать спрашивает, где ты спрятал бэнг рогенса.

Надир сначала теряется. Бэн…как? Что?

— Тварь твоя, — поясняет пацан. Он ловит за шкирку снующего рядом зверя, поднимает повыше. — Вон как эта.

«Эта» смотрит Надиру в лицо и дышит кислым молочным духом. Стрижет голыми ушами. Пробует вырваться, но пацан держит крепко, за самый загривок. В другой раз Надир счел бы зверя кошкой, пускай и помятой, и пережеванной, и сморщенной, как ведьмин живот. Но сейчас Надир чует, как кошка-не кошка начинает сердито гудеть, раздувая худые бока.

Обычное дело: эти звери Надира не любят. То шипят и лезут, то прячутся. Но не ластятся никогда.

— У меня нету, — говорит Надир, отступая подальше от морщинистой морды. — Нет никого. Я тут один.

Пацан не верит. Шарит взглядом по полу, осматривает плечи Надира. Выглядывает на площадку — но и там тоже ни души.

— Ты странный, — говорит пацан напоследок. Он бросает не-кошку на мокрый коврик и машет Надиру. — Уходи скорее. Она боится.

— Деньги, — напоминает Надир.

— На, на. Иди уже. — И пацан сует ему мятую тысячу. — Сдачу себе оставь.

Надир выходит во двор, под мелкую морось. Женский голос в ухе командует: прямо, направо, направо. Надир чувствует, как нарастает злость: где были эти «направо», когда он опаздывал на заказ? Почему умолкла программа? А? Почему он вечно один?

У Надира кружится голова. Он вырывает из гнезда наушники с женским голосом. Встает столбом посреди тротуара, закрывает глаза и дышит. Вдох. Теперь выдох. Вот так. Злость надо держать в руках. Еще вдох. Если он не удержит злость, то выйдет опять как на стройке… А так нельзя. Нельзя снова терять работу. Надир оттягивает петли шарфа, чтобы легче дышалось. Делает длинный выдох. Кто-то проходит мимо, толкает Надира плечом, рычит — но он не слушает. Не открывает глаз.

Через четверть часа Надир успокаивается до конца и покидает двор уже победителем. Он опять не сломался. Злость ему не хозяйка.

Надир наконец позволяет себе перерыв на обед. Ноги сами приводят его к подвалу Хана, зажатому между заточкой ножей и ремонтом ботинок. Вывеска Ханова места мигает огнями: раньше там горела надпись «добро пожаловать», но контакт отошел, и теперь над входом осталось только уверенное «добро».

Добро так добро.

Надир снимает короб, чтобы протиснуться внутрь. В коридоре Ханова заведения темно, душно и, как всегда, негде повернуться. Когда Надир идет мимо, рукава курток лезут ему в лицо, словно ветки деревьев.

— Проходи! — кричит ему Хан из дверей кухни. — Садись! Я сейчас.

Надир опускается на скамью у стойки. Мокрую куртку кидает под ноги, прямо на мокрый короб. Оглядывается: весь зал пустует, только в дальнем углу тихо шепчется стайка восточных старух.

— Я тебя уже по шагам узнаю, — хвалится подоспевший Хан. — Будешь обедать?

Надир кивает.

Пока Хан греет в микроволновке остывший суп, Надир разглядывает ряд бутылок над стойкой. Хан их держит для красоты — и поэтому ни вина, ни других чу [4] там не видать: где насыпана крупа, где сушеные цветы, где подкрашенная вода или мелкие камешки. Надир пересчитывает знакомые пятнадцать бутылок, но все время выходит на одну больше. Какая из них новая? Бурый рис, белый песок, желтые цветы, змея… Змея?

— Налетай! — Миска со стуком приземляется на стойку. Пар от нее идет такой горячий, что шея под шарфом мигом взмокает.

Надир берет ложку, но мешкает, и Хан понимает его по-своему:

— Там никакой свинины, только птица и овощи. Я запомнил. Правда.

Надир мотает головой. Потом, осмелев, указывает на четвертую бутылку — где в прозрачной жидкости лежат пестрые змеиные кольца.

— А, это… — Хан издает короткий смешок. — Ушел сородич. Я подумал, уж лучше так… Чем в чужую землю его класть. Ты не теряй времени, ешь, пока горячее.

У Надира в голове роятся десятки вопросов, но он послушно начинает мешать суп. Топит лапшу в густом бульоне, извлекает на свет куски морковки и наконец решается проглотить первую ложку.

Горло жжет от перца, но живот сразу наполняется теплом.

— Он у меня всегда слабый был… — говорит Хан, посматривая на ряд бутылок. — А слабый сородич… Сам понимаешь, от него толку мало. Ни помочь, ни защитить. Ни подсказать чего.

Надир помнит змея живым — тот обычно лежал в кармане Ханова фартука, лишь иногда поднимая пеструю голову. На первый взгляд змей казался ленивым и сытым, но никак не слабым.

Надир старается стучать ложкой потише — чтобы не сбить Хана с темы.

— Ему со мной все равно плохо было, — бормочет Хан. — Назад я не хотел, семью вспоминал мало. Язык со временем позабыл почти. Рецепты старые — и те на новый лад переделал. С каждым годом ему все хуже становилось. А когда я женился на местной — там уже все решено было. Он бы все равно помер, месяцем позже, месяцем раньше…

Надир вспоминает жену Хана: высокую, громкую, с крупными руками. Совсем не похожую на хрупкую кореянку. Она даже при Надире однажды шутила — это кто еще за кого замуж вышел, а? Хан тогда только смеялся и целовал ее в плечо.

— Я уже смотреть не мог, как сородич мучается. Решил помочь. Насыпал ему отравы в мясо — и потом на руках держал, пока он совсем не издох. И знаешь… — Хан наклоняется над стойкой и сдавленно шепчет, — у него такой взгляд был. Усталый и брезгливый… В точности как у моей матери. Я уж подумал, а вдруг и правда есть связь? Вдруг мне ползучий гад неспроста достался? Даже домой позвонил, впервые за много лет… Но нет. Жива еще, старая гадюка.

От Хана идет густой перечный дух, тот же, что и от супа, — но вдвое сильнее. Надир шмыгает носом, и Хан понимающе кивает:

— Можешь не верить, а только мне тоже его жаль. Хоть я змей и не любил никогда, к нему все равно привык. Столько лет вместе провели, бок о бок… Там не каждый пес до его возраста дожил бы… А тебе-то как, с сородичем повезло?

Надир вздрагивает: слишком