Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оба историка признавали могущество фортуны и вместе с тем верили в способность человека повлиять на ход событий, но Гвиччардини оценивал эту способность заметно сдержанней. Оба считали историю неизменной по природе и изменчивой по конкретным сочетаниям обстоятельств, но Гвиччардини настоятельней подчеркивал неповторимость любого казуса. Оба признавали, что история дает нам уроки, но Гвиччардини сомневался, в какой мере их можно использовать. «Как ошибаются те, кто при каждом слове ссылается на римлян. Нужно было бы жить в городе, находящемся в таких же условиях, как Рим, а потом уже управлять по этому примеру; при разности условий это так же несообразно, как требовать лошадиного бега от осла»[501]. На римлян при каждом слове ссылался не кто иной, как Макиавелли, закончивший трактат о государе отрывком из канцоны Петрарки: «Доблесть вооружится против разнузданности, и бой будет коротким, ибо в сердце итальянцев не умерла любовь к античному благородству (antico valore)»[502]. Что касается Гвиччардини, то в четырехстах трех «Заметках о делах политических и гражданских» он не вспомнил о римлянах и десяти раз, но даже из редких ссылок на Тацита видно, что Гвиччардини, хотя и обставлял оговорками исторические аналогии, все же не собирался полностью отрицать их поучительности: «Не удивится рабскому духу наших граждан тот, кто прочтет у Корнелия Тацита, что римляне, привыкшие к господству над миром и столь великой славе, так рабски служили императорам, что Тиберия, человека тиранического и надменного, тошнило от подобного ничтожества»[503].
Параллели с античной историей, которые приходили в голову Гвиччардини, все преимущественно в этом роде. Ради таких уроков незачем заглядывать в древность: их было полно вокруг. Макиавелли еще искал в античных примерах надежду на объединение Италии вокруг «нового государя». Он заявлял: «…не знаю, было ли когда-нибудь время, более для этого удачное»[504]. Ему нужна была античность как утешительный и всесторонний опыт национального прошлого, который еще должен пригодиться. Гвиччардини же, не менее искренне стремившийся найти какой-то выход для Италии, готов был поддаться безнадежности. «Все города, все государства, все царства смертны: все когда-нибудь кончается, естественно или случайно (per accidente); поэтому гражданин, который живет в последние времена отечества, может не столько скорбеть о его несчастьях и называть злой его судьбу, сколько горевать о себе, потому что с отечеством случилось только неизбежное, а несчастье обрушилось на того, кто родился в таком злосчастном веке»[505]. Этот афоризм Гвиччардини неоднократно цитировался как доказательство его антипатриотического эгоизма. Между тем трудно сильней высказать боль человека, который не отделяет себя от родины и для которого Италия – это не отвлеченный фетиш, а судьба живущих в ней граждан. Если едкость Макиавелли определялась тем, что он бесстрашно открыл, каковы люди и как свершается история – «мне казалось более верным искать настоящей правды вещей, а не воображаемой», – то для Гвиччардини речь шла уже о чем-то хорошо известном. Акценты сдвинулись. Историческое мышление эпохи Возрождения, решительно углубленное Макиавелли, подведено Гвиччардини к последней черте. Еще один шаг, и оно рушится. Но Гвиччардини этого шага не сделал.
В сфере исторического мировосприятия культура меняется раньше и быстрей всего, чутко и непосредственно определяясь объемом пережитого или доступного опыта. Гвиччардини смотрел на историю мрачней, чем Макиавелли, потому что он был моложе. Макиавелли преследовали неудачи, но он вступал в жизнь во времена Лоренцо Медичи, когда Флоренция и Италия были в расцвете. Карьера Гвиччардини, напротив, складывалась блестяще, но он начал ее, когда в стране все стало разваливаться. В переломном 1494 г. Макиавелли было 25 лет, а Гвиччардини – 11. Макиавелли написал «Государя» в 1513 г. и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» в 1515–1517 гг. Гвиччардиниевские «Заметки» сочинены в 1527–1530 гг. Разница между Макиавелли и Гвиччардини, людьми одной культуры, состояла не столько в складе ума, в социальных позициях и пр., сколько в том, что творчество Макиавелли завершилось до разгрома Рима в 1527 г. и падения Флоренции в 1530 г. А Гвиччардини довелось это пережить.
Всякая история есть предыстория. Это нескончаемая повесть, которую оценивают в зависимости от того, до какой страницы она дочитана. Пролистав двадцать или сорок глав, вдруг узнают нечто такое, что явно меняет общий смысл сюжета и выставляет в ином свете прежние поступки персонажей. Короче, переосмысливать прошлое заставляют не только новые факты, относящиеся к этому прошлому, но и – гораздо чаще – новые последствия прошлого в настоящем. Люди судят о том, что такое история, в зависимости от того, что история делает с их надеждами. Один год или один день может изменить настроение нескольких поколений. Рассуждать о «фортуне» и «доблести» до римского погрома 1527 г. и после него – совершенно разные вещи.
Впрочем, 1527 году предшествовали 1494 и 1499 (первые вторжения французов), 1505 (захват испанцами Неаполитанского королевства), 1512 (реставрация Медичи) и т. д. Неудивительно, что уже Макиавелли охватила, по замечанию современника, «моровой язве подобная, отвратительная, гнилая болезнь, которая зовется меланхолией». Как-то в письме у него вырвался крик: «Пусть судьба растопчет меня, я посмотрю, не станет ли ей стыдно». Но в этом же знаменитом письме к Ф. Веттори далее следуют гордые, полные достоинства и уверенности строки (по поводу чтения античных писателей). И Макиавелли, и особенно Гвиччардини высказывали невеселые вещи. «В итальянских делах царила смута, какой не было тысячу лет». Но они не отчаивались. Оба могли бы повторить вслед за Леонардо да Винчи: «Скорее смерть, чем усталость». Мышление Гвиччардини и Макиавелли было пронизано страстью к действию.
Конечно, некоторые свойства их политических теорий и само обособление этих теорий от других сторон культуры свидетельствовали о кризисе. В сфере политико-исторической мысли Позднее Возрождение наступило раньше, чем в прочих сферах, и как бы совместилось с Возрождением Высоким. Размывая ренессансное сознание, начавшийся кризис обнажил его корни. Чем больше у Макиавелли и Гвиччардини гуманистические представления о характере исторического действия и о движении времен подвергались трансформации и даже частичному отрицанию, тем последовательней в трагической ясности мысли раскрывалась самая глубокая суть этих представлений, сбереженная и развитая двумя флорентийцами во враждебной Ренессансу политической ситуации.
Макиавелли писал: «… все вещи в мире во все времена на свой лад сходны (hanno il proprio riscontro) с античными временами. Ибо их творят люди, у
