Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако эти попытки совместных развлечений то и дело сопровождались неприятностями. Ибойка и раньше так вела себя в общественных местах — в кино, на прогулках, в кафе-закусочных и даже в трамвае и автобусе, что Йожи, хоть и был влюблен по уши, испытывал неловкость. Когда в темном зале кино Ибойка льнула к нему и целовала в губы, вначале это было очень приятно, но вместе с тем у него появлялось опасение: ох, а вдруг увидят соседи! Мало того, что это неприлично, — мы им мешаем; если у них есть хоть капля скромности, они, бедняги, с удовольствием бы отвернулись, но деваться-то некуда. Йожи совсем не против нежности, но с него довольно и того, что ее пальцы лежат в его ладони, а колено касается его колена. Ведь теплым пожатием руки можно передать все, что человек чувствует, притом незаметно, не привлекая к себе внимания.
Но особенно неловко было Йожи, если охота целоваться нападала на Ибойку, когда они ехали на экскурсию или ожидали автобуса, и она делала это открыто, на глазах у всех. Он не мог преодолеть выработавшегося у него еще в раннем детстве инстинкта, который требовал что-то скрывать от посторонних глаз, в том числе и поцелуи. Ему становилось не по себе, когда, взглянув на окружающих, он видел, что они и без того нервничают, раздосадованные долгим ожиданием автобуса. Он думал: «Ну вот, а тут еще мы раздражаем и злим их. До чего же это глупо, бестактно и бесстыдно!»
В деревне парни и девушки тоже, бывало, целовались — вечером у калитки, за околицей в лесочке, на танцах и свадьбах, — и целовались ничуть не меньше, но всегда в темноте. Правда, на долю Йожи этих поцелуев досталось немного. Настоящий вкус к любовным забавам приобретается в годы юности, а Йожи в этом возрасте был учеником кузнеца, всегда в саже и копоти, потом — молодым подручным, — в вечерние часы, в самое золотое для любви время, стучал молотом по наковальне господина Синчака. И ему уж никогда не наверстать упущенного в ту пору — теперь он для этого чересчур степенный человек. А Ибойке ничего не стоило прямо на улице или на прогулке за городом на глазах у всех обнять его за шею и поцеловать — и не просто чмокнуть разок мимоходом, как при встрече или при вспышке нежности, а долгим, жадным поцелуем любовницы.
В первые месяцы их любви Йожи — хотя ему всякий раз бывало немного стыдно — отвечал ей тем же, правда, менее пылко; но позже, когда уже «омедведился», он начал легонько отстраняться от этих нежностей, оставляя их без ответа. Став же известным стахановцем, он тем более должен был думать, как бы не попасть в глупое или смешное положение. Как знать, кто на тебя смотрит в эту минуту? Ведь для трудового человека, и крестьянина и рабочего, всегда смешон мужчина, который, проживя несколько лет с женой, все еще не может от нее «отлипнуть» и лижется, как мальчишка.
Но до сих пор выходило, что не он отучал Ибойку от этих, по его мнению, неприличных привычек, а Ибойка старалась привить ему свои замашки.
Йожи никогда не страдал пошлой базарной развязностью, но если, возвращаясь с прогулки из лесу, им с Ибойкой приходилось долго дожидаться автобуса или трамвая в общей очереди, если пиво в ресторанчике оказывалось теплым или со стороны гор Яношхедь и Сеченихедь наползали грозовые тучи, — ему казалось вполне естественным сказать случайному соседу, пусть даже незнакомому: «Эх, если трамвай не подоспеет, промокнем до нитки», или: «Ну, от этого пива горло не заболит», или еще что-нибудь в этом роде. Нередко сосед откликался и охотно отвечал, но попадались и такие субъекты — обычно из холодных, надутых, бывших «благородных господ» или, что еще хуже, из тех, что корчат из себя господ, — которые молча меряли Йожи взглядом, словно говоря: «Это что еще за фамильярность? Где это мы вместе свиней пасли?»
В таких случаях Ибойка шепотом поучала мужа:
— Не заговаривай с посторонними.
— Почему же?
— Неприлично.
— Неприлично, неприлично… И что это за барская дурь? Ведь не откушу же я ему нос.
Йожи очень хотелось добавить: «А обниматься, кусаться и слюнявить друг друга при посторонних — это прилично?» Но он удерживался — ведь еще в кузнице да и на заводе, где бывало много мелких неприятностей, он свыкся с мыслью, что не стоит спорить из-за каждого пустяка, все обернется к лучшему, и, глядишь, из кривой железяки выйдет добрая прямая ось.
Да, из кривой железяки легко выковать хорошую ось, но из Ибойки сделать хорошую жену, как этого хотелось Йожи, куда труднее! В их семейной жизни случалось все больше досадных и мучительных неожиданностей, которые историки называют fait accompli — свершившийся факт.
Однажды вечером Йожи дольше обычного задержался на заводе и, придя домой, застал Ибойку уже в постели, наспех, кое-как разобранной. Эвика сидела на полу и хныкала: «Мама, мамуся, я кушать хочу!..»
Предчувствуя недоброе, Йожи подошел к кровати, чтобы, как обычно, поцеловать жену в лоб.
— Ибойка, ты спишь? Что с тобой? Ты нездорова? — с тревогой спросил он и зажег свет над кроватью.
Ибойка сперва не ответила, но, когда Йожи осторожно повернул ее голову к себе, у нее вырвалось сдавленное рыдание. Йожи был ошеломлен, ему уже чудилось что-то очень скверное, но, не понимая, в чем дело, он лишь повторял взволнованным шепотом: «Ибойка, милая, что с тобой? Скажи, что случилось?»
Ибойка горько рыдала. Лицо у нее было мертвенно бледное, и, как Йожи ни допытывался, он не мог добиться от нее объяснений.
Наконец Йожи откинул одеяло и весь похолодел от ужаса. Неужели это?.. Да, Ибойка вся в крови, она не в силах пошевельнуться, вот почему девочка напрасно зовет мать!
— Боже мой, что с тобой?! Что ты сделала?.. «Скорую помощь», скорей!.. — Йожи бросился в переднюю — им уже поставили телефон.
Тут Ибойка впервые отозвалась:
— Нет, нет, Йожи, нельзя. О боже мой!.. Вызови того доктора.
Йожи повиновался, ему было все ясно — и опасность, и совершенное преступление, — но он дрожал при мысли, что Ибойка может умереть, истечь кровью у него на глазах.
— Кто этот врач, как фамилия, где живет? Говори скорей! Если с тобой что-нибудь случится, своими руками его задушу!
Страх смерти, боязнь ответственности и
