Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какая слепота, какая глупость! Какая нелепая фигура этот старый астролог, предсказывавший новорожденному Людовику XIV роль основателя Города Солнца, среди столь практичных и трезвых французов! Он не желал ничего понимать, потому что, поняв хоть что-то, был бы вынужден отказаться от переделки мира и от себя. Погибло бы все, что он возводил целую жизнь.
Но разве политика – это только «искусство возможного»? «Я немало видел в тюрьме заключенных, за долгое время свыкшихся со своей неволей и уже не желавших выходить на свободу, столь низкими и рабскими были их души: они уже не представляли, что могут жить иначе» (с. 30, курсив мой – Л. Б.) Кампанелла это себе представлял, потому-то он не был наивен. В масштабе нескольких столетий проницательность Ришелье и «глупость» Кампанеллы довольно относительны, через два века абсолютизм, который строил Ришелье, упадет, а на его развалинах опять вырастет кампанелловская проблематика, и фантазер переживет политика.
Альберт Эйнштейн подтвердил, что конструирование действительности является наиболее исторической привилегией человека. В статье о современнике Кампанеллы Кеплере он писал: «Представляется, что человеческий разум должен свободно строить формы, прежде чем подтвердилось бы их действительное существование… из голой эмпирии не может расцветать познание. Такой расцвет возможен только из сравнения придумываемого и наблюдаемого»[570]. Так в физике. Тем более история, т. е. самоформирование людей, невозможна без утопий, столкновение которых с «наблюдаемым», с обстоятельствами дает в итоге нечто третье – не то, что предполагали утописты, но и не то, что они застали в мире, – дает движение истории через диалектику субъекта и обстоятельств. Реальная жизнь всегда отстает от идей, являя тем лучшее доказательство своей первичности.
Перед Кампанеллой была глыба истории, которая смещалась не в ту сторону, где находились его идеалы. Действовать можно по-разному, приспосабливаться к наличному историческому существованию или создавая свою реальность. Действовать – значит упрощать. «Глупость» – условие действия в том смысле, что избыток трезвой проницательности, учет всех возможных преград и последствий, взвешивание наилучших путей и рефлексия, вскрывающая, что не всякие изменения что-то меняют и что история норовит вернуться на круги своя, – все это, пожалуй, очень неглупо, но мешает действовать. Я, конечно, лишь пересказываю сейчас топорной прозой знаменитый гамлетовский монолог о трагической антиномии мысли и действия. Жертвами этой антиномии становятся по-разному. Кампанелла избрал свой способ – наверно, не худший, чем остальные.
Галилей не отвечал на послания Кампанеллы, ибо что он мог ответить корреспонденту, который, с жадностью и восторгом прочитав «Звездный вестник», убедивший его в множественности миров, сообщал Галилею, что все планеты «должны быть населены, как и наша Земля». Кампанеллу волновало, каковы астрономические представления и формы социальной жизни обитателей иных планет: «Блаженны ли они или в состоянии, подобном нашему?» Что должен был отвечать тосканский математик автору трактата «Вспомнят и обратятся…», в котором Кампанелла обращался последовательно к Богу, архангелам и святым, нечистой силе («Послание к дьяволам, дабы вспомнили сами и нам не мешали вспомнить»), «к роду человеческому» и затем – по нисходящей – ко всем христианам, к прелатам Римской церкви, к монахам, братьям и клирикам, ко всем христианским князьям и республикам, к князьям и республикам Италии, к испанским католикам, к французскому королю и прочим католическим монархам Европы в отдельности, к «философам и князьям заальпийским, особливо Германским», ко всем лютеранам, а также к абиссинскому царю, к великому князю Московскому («каковой отчасти схизматик, отчасти еретик») и ко всем решительно языческим государям на земле, включая китайского богдыхана, «японского и сиамского королей», вплоть до язычников Северной Америки и Австралии. Всех он убеждал, ссылаясь на Библию и астрологические выкладки, братски и немедленно объединиться в лоне католицизма[571].
Галилей не отвечал. Но на полях одной из рукописей обнаружена его пометка: «Падре Кампанелле. Я предпочитаю найти одну истину, хотя бы и в незначительных вещах, нежели долго спорить о величайших вопросах, не достигая никакой истины» (с. 143). Прекрасный ответ. И убедительный. В этом замечании наглядно расходятся на пороге нового времени два типа мышления – ориентированный на истину и ориентированный на благо. Наука отмежевывается от утопии, точный метод – от гуманитарного и аксиологического. Вещи, слитые в сознании всех предшествовавших культур, включая и ренессансную, разбиваются на несмешивающиеся потоки. Было бы смешно считать Галилея «сайентистом», но все же в его высказывании проглядывает начало будущей двуплановости мышления.
Ответ Галилея убийственный, но ведь это никакой не ответ. «Величайшие вопросы», продиктованные жаждой столь отвлеченных вещей, как счастливое будущее человечества, остаются и тогда, когда трезвым людям понятно, что на них нет ответа. Наука не ставит вопросы, на которые нельзя ответить. А субъект истории ставит – и тем уже начинает их разрешение.
Галилей отрекся от гелиоцентризма и вращения Земли и, возможно, был прав – это хорошо обдумано Брехтом. Ведь речь шла о такого рода истинах, которые все равно выживают, как бы ни вели себя физики на допросах. Однако истины человеческого существования нуждаются в добровольных жертвах, иначе они перестают быть истинами. Конечно, подвиг – необходимое, но далеко не достаточное условие истинности социальных убеждений. Все же «моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения»[572].
Католическому Богу следовало бы учесть, что Кампанелла желал действовать, и простить за это старому падре его исторические грехи.
Парадоксальность ситуации сохраняется, пока она не разгадана. Пытаясь рационально объяснить парадокс с культурно-исторической дистанции, мы тем самым лишаем его парадоксальности, правда, лишь в нашей рефлексии, но не как люди, действующие в истории и наталкивающиеся на сходные ситуации, которые всегда сызнова требуют трудного узнавания и решения. Для самого Кампанеллы парадокс его собственной деятельности тоже не мог существовать как таковой, потому что отрешенно осознать его – значит, лишить себя сил и веры, необходимых, дабы действовать. Но, с другой стороны, этот парадокс, конечно, не мог бы состояться, если бы сам мыслитель не разглядел выразившуюся в нем проблему.
По-видимому, историко-психологический механизм подобных ситуаций таков, что парадокс лежит в
