Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
смыслом объяснить в данном случае попытку героя разорвать гордиев узел
3 Там же. С. 240.
4 Там же. С. 242.
5 Там же.
1 Там же. С. 244.
362
невыносимой двойственности переживаемой коллизии: «Поневоле привыкнув
за все эти годы считать отца мёртвым, он уже чуял нечто уродливое в возможности его возвращения. Допустимо ли, что жизнь может совершить не просто
чудо, а чудо, лишённое вовсе (непременно так, – иначе не вынести) малейшего
оттенка сверхъестественности? »2 (курсив мой – Э.Г.). Ответ на этот вопрос
даётся совершенно ясный, понятный всякому: в случае с отцом вероятность
такого чуда, то есть чуда, соответствующего «земной природе» и «уживчиво-сти с рассудком», с течением времени неумолимо убывает.3 Иначе – цепляясь
за призрачную надежду, «превозмогая ощущение фальши в самом стиле, навя-зываемом судьбе», воображение будет способно породить лишь призрак, вместо счастья внушающий тошный страх. И Фёдор принимает решение: мечту о
встрече с отцом, не согласующуюся с логикой посюсторонности, вынести за её
скобки, за предел земной жизни – в потусторонность.4
На этом любой другой (но не Набоков!), возможно, и поставил бы окончательную и похвально рациональную точку в решении поставленной проблемы, – но её нет, а есть следующий абзац, начинающийся оппонирующим рас-суждением: «А с другой стороны…», в котором Фёдор снова отстаивает своё
право, вопреки всему, хранить мечту о возвращении отца, даже и не веря в её
реальное воплощение, но чувствуя её, тем не менее, неотъемлемой частью
своей жизни, «таинственно украшавшей жизнь и как бы поднимавшей её выше
уровня соседних жизней, так что было видно много далёкого и необыкновен-ного, как когда его, маленького, отец поднимал под локотки, чтобы он мог
увидеть интересное за забором».1 Память об отце, его незримое присутствие
будут постоянно сопровождать Фёдора, поднимая его восприятие над уровнем
повседневности и помогая ему увидеть интересное за её «забором».
Чаще – деликатным, но достаточно прозрачным намёком, иногда же –
наотмашь, откровенным прозрением собственного изобретения, – так или иначе, но Набоков не мог не возвращаться к теме, затронутой им в рассказе
«Круг» (1934):2 о вольной или невольной вине части русской разночинной интеллигенции в гибели прежней России, о судьбоносной расплате её за это и
глухом барьере «круга», незримо стоящего между лучшими представителями
либерального русского дворянства с его прочной системой ценностей, и исторически сравнительно новым социальным слоем разночинной интеллигенции, несущим следы болезненной маргинальности и подверженным извращениям и
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же. С. 245.
1 Там же.
2 Набоков В. Круг: Полное собр. рассказов. С. 380-389.
363
злокозненным влияниям носителей бациллы ложного мессии Н.Г. Чернышевского.
Когда мать, в тот, прошлогодний приезд, рассказывала Фёдору о муже
Тани, его сестры, объясняя, почему «зять не пришёлся ей по вкусу» («…ну, понимаешь, он не совсем нашего круга, – как-то сжав челюсти и глядя вниз, выговорила она»3), этот эпизод очень напоминает подобный же в рассказе
«Круг»,4 что только подтверждает значимость для автора этого понятия как
исключительно важного в социальных и личностных судьбах русских людей.
По сходной причине «не совсем удалось» и знакомство Елизаветы Павловны, матери Фёдора, с Александрой Яковлевной Чернышевской, – при всей добро-желательности и сочувствии с обеих сторон. Набоков из деликатности недого-варивает, но очевидно, что «скорбная ласковость» Чернышевской, с какой она
встретила мать Фёдора, полагая, «что опыт горя давно и крепко связывает
их»,5 не нашла симметричного отклика у Елизаветы Павловны, подобную
связь, похоже, не разделявшей. Недаром «Фёдор Константинович тревожно
думал о том, что несчастье Чернышевских является как бы издевательской ва-риацией на тему его собственного, пронзённого надеждой горя», – но Набоков
не был бы Набоковым, если бы и в этом случае не продолжил поиск тайного
смысла, контрапунктом связавшего два очень разных «опыта горя». И он, не
прерывая фразы, сходу сообщает читателю, что в конце концов этот смысл
нашёлся: «…и лишь гораздо позднее он понял всё изящество короллария и
всю безупречную композиционную стройность, с которой включалось в его
жизнь это побочное звучание».6 « Королларий, – даёт справку Долинин, – производное от латинского corollarium и английского corollary – дополнение, естественное следствие, которое вытекает из предшествующего и потому не требует доказательств».1 То есть это некий логический вывод, заключение, результат, неизбежное следствие, вытекающее из определённых, заданных предпосылок. В чём состоял этот королларий – читателю не объясняется, но намёк, провоцирующий догадку (а значит, и признающий право на неё), ниточкой, в
помощь читателю, протягивается: запрос «скорбной ласковости» и подтверждения общности «опыта горя» со стороны Чернышевской остались фактически невостребованными. Елизавету Павловну интересовало совсем другое: как
Чернышевская «относится к стихам Фёдора и почему никто не пишет о них».2
3 Набоков В. Дар. С. 246-247.
4 Набоков В. Круг… С. 388.
5 Набоков В. Дар. С. 247.
6 Там же. С. 249.
1 Долинин А. Комментарий… С. 158.
2 Набоков В. Дар. С. 247.
364
Её, при всём неизбывном «опыте
