Современная комедия - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сэр Лоренс, который во время болезни Кита тоже почти каждый день заходил на Саут-сквер, вставил в глаз монокль и добрых две минуты молчал.
– Что ты понимаешь под магнетизмом, Майкл? Лучи заходящего или восходящего солнца?
– По возможности и то и другое, папа.
– Трудно, – сказал сэр Лоренс, – трудно. Верно одно – умный человек для вас слишком большая роскошь.
– То есть как?
– Слишком тяжко пришлось публике от умных людей. Да в Англии, Майкл, ум не так уж и ценят. Характер, мой милый, характер!
Майкл застонал.
– Знаю, знаю, – сказал сэр Лоренс, – вы, молодежь, считаете, что это понятие устарелое. – И вдруг он так вздернул свободную бровь, что монокль упал на стол. – Эврика! Уилфрид Бентуорт! Как раз подходит. «Последний из помещиков возглавляет трущобную реформу» – вот это здорово, как теперь говорят.
– Старик Бентуорт? – нерешительно повторил Майкл.
– Он не старше меня – шестьдесят восемь, и не имеет никакого касательства к политике.
– Но ведь он глуп?
– Ну, заговорило молодое поколение! Грубоват и смахивает на лакея с усами, но глуп – нет. Три раза отказывался от звания пэра. Подумай, какое впечатление это произведет на публику!
– Уилфрид Бентуорт? Никогда бы я не вспомнил о нем – всегда думал, что он честный человек и больше ничего, – удивился Майкл.
– Но он и правда честный!
– Да, но он всегда сам об этом говорит.
– Это верно, – сказал сэр Лоренс, – но нельзя же совсем без недостатков. У него двадцать тысяч акров, он увлекается вопросом откорма скота, состоит членом правления железной дороги, почетный председатель крикетного клуба в своем графстве, попечитель крупной больницы. Его все знают. Члены королевского дома приезжают к нему охотиться, родословную ведет еще от саксов и больше, чем кто бы то ни было в наше время, приближается к типу Джона Буля. Во всякой другой стране его участие погубило бы любой проект, но в Англии… Да, если тебе удастся его залучить, дело твое наполовину сделано.
Майкл с веселой усмешкой взглянул на своего родителя. Вполне ли Барт понимает современную Англию? Он наспех окинул мысленным взором разные области общественной жизни. А ведь – честное слово – понимает!
– Как к нему подъехать, папа? А сами вы не хотели бы войти в комитет? Вы с ним знакомы, мы могли бы отправиться вместе.
– Если тебе правда этого хочется, – в тоне сэра Лоренса прозвучала грустная нотка, – я согласен. Пора мне опять заняться делом.
– Чудесно! Я начинаю понимать ваше мнение о Бентуорте. Вне всяких подозрений: богат настолько, что выиграть ему на этом деле нечего, и недостаточно умен, чтобы обмануть кого-нибудь, если б и захотел.
Сэр Лоренс кивнул:
– Еще прибавь его внешность; это колоссально много значит в глазах народа, который махнул рукой на сельское хозяйство. Нам все еще мила мысль о говядине. Этим объясняется немало случаев подбора наших вождей за последнее время. Народ, который оторвался от корня и плывет по течению, сам не зная куда, ищет в своих вождях грубости, говядины, грога или хотя бы портвейна. В этом есть что-то умилительное, Майкл. Что у нас сегодня – четверг? Помнится, в этот день у Бентуорта заседание правления. Что ж, будем ковать железо, пока горячо? Мы почти наверно поймаем его в клубе.
– Отлично! – сказал Майкл, и они отправились.
– Этот клуб, собственно, объединяет путешественников, – говорил сэр Лоренс, поднимаясь по ступеням «Бэртон-клуба», – а Бентуорт, кажется, на милю не отъезжал от Англии. Видишь, в каком он почете. Впрочем, я несправедлив. Сейчас вспомнил – он в бурскую войну командовал отрядом кавалерии. Что, помещик в клубе, Смайлмен?
– Да, сэр Лоренс, только что пришел.
«Последний из помещиков» действительно оказался у телеграфного аппарата. Его румяное лицо с подстриженными белыми усами и жесткими белыми бачками словно говорило, что не он пришел за новостями, а они явились к нему. Казалось, пусть обесценивается валюта и падают правительства, пусть вспыхивают войны и проваливаются стачки, но не согнется плотная фигура, не дрогнут спокойные голубые глаза под приподнятыми у наружных концов бровями. Большая лысина, коротко подстриженные остатки волос, выбрит – как никто; усы, доходящие как раз до углов губ, придают необычайную твердость добродушному выражению обветренной физиономии.
Переводя взгляд с него на своего отца – тонкого, быстрого, верткого, смуглого, полного причуд, как болото бекасов, – Майкл смутился. Да, Уилфриду Бентуорту вряд ли свойственны причуды! «И как ему удалось не впутаться в политику – ума не приложу!» – думал Майкл.
– Бентуорт, это мой сын, государственный деятель в пеленках. Мы пришли просить вас возглавить безнадежное предприятие. Не улыбайтесь! Вам не отвертеться, как говорят в наш просвещенный век. Мы намерены прикрыть вами прорыв.
– А? Что? Садитесь. Вы о чем?
– Речь о трущобах, но «не поймите превратно», как сказала дама. Начинай, Майкл.
Майкл начал с того, что развил тезисы Хилери, привел ряд цифр, разукрасил их всеми живописными подробностями, какие смог припомнить, и все время чувствовал себя мухой, которая нападает на быка и с интересом следит за его хвостом.
– И когда в стенку вбивают гвоздь, сэр, – закончил он, – оттуда так и ползет.
– Боже милостивый, – сказал вдруг Бентуорт, – боже милостивый!
– Насчет «милости» приходится усомниться, – ввернул сэр Лоренс.
Бентуорт уставился на него.
– Богохульник вы эдакий, – сказал он. – Я не знаком с Черрелом, но говорят, он выжил из ума.
– Нет, я не сказал бы, – мягко возразил сэр Лоренс, – он просто оригинален, как почти все представители старинных фамилий.
Образчик старой Англии, сидевший напротив, подмигнул.
– Вы ведь знаете, – продолжал сэр Лоренс, – род Черрелов был уже стар, когда этот
