Пленная Воля - Сергей Рафалович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Три вечера
Париж 1914–1915
Май 1914 года
Мягкий сумрак пал с небес,над землей встает туманом.Почернел зеленый лес,даль ушла к незримым странам.
И страшась ночных врагов,к дому дом прижался робко,за рядами огоньковосвещенная коробка.
Дышит в окна теплый май,разгораются Стожары,и жужжит светляк-трамвай,вылетая на бульвары.
Хищник злой — раскрыл моторослепительные очи,и выходит на дозормесяц — верный сторож ночи.
Сон покроет, словно щит,тех, кто прошлым днем доволен.А для бдящих зазвучитзвон нездешних колоколен.
Август 1914 года
Пыль, пустынно, пышет зной.Город замер — от жары ли?Раскаленной пеленойводы Сенские застыли.
Дремлют чутко тут и там,словно ждут во сне чего-то,Триумфальные ворота,Opera и Notre-Dame.
Только фура, грохоча,грузно катится куда-то,и блестит из-за плечаштык уснувшего солдата;
да подъемля вихрем пыльи скользя по плитам серым,пролетит автомобильс ординарцем-офицером.
Близок вечер. Зной и тишь.День пройдет, как день вчерашний.Что ты видишь, ты, что бдишьтам, на Эйфелевой башне?
Прорезая синий блеск,кто в поднебесье несется?что за странный гулкий трескнад Парижем раздается?
Буйных отроков игра?отголосок дальней брани?Иль сегодня, как вчера,немец прибыл на биплане?
Черной точкой промелькнет,беззащитных в прах уложит?и плюется пулемет,но попасть в него не может?
И опять, как в прошлый час,город замерший недвижим,и прожекторы сейчасзасверкают над Парижем.
Март 1915 года
Занавешенные окна,ставни, замкнутые плотно,ветер, дождь, ночная марь.Ни моторов, ни трамваев,только кое-где мерцаетнепогашенный фонарь.
Мрачно, зябко, неуютно,протянулися, как сукна,продожденные торцы.Все мертво, как на кладбище,та же жуть враждебно рыщетсквозь лачуги и дворцы.
Средь немых просторов сиро,ждешь и в бурю цеппелина,не боишься, но спешишьв дом знакомый, к людям, к свету,где насиженное место,где тепло, уют и тишь.
Ах, не страшен враг свирепый,не беспомощно воздетык небу робкие мольбы.Только б сгинул призрак черный,глухо каркающий вороннеразгаданной судьбы.
Папоротниковый цвет
В урочный час, под сенью полуночнойцветет цветок и указует кладневидимый и недоступный людям.Не жди чудес, но знай: не будет чудомтвоя удача, если в час урочный,искатель бдящий, станешь ты богат.
В урочный час, как папоротник алый,цветет в душе таинственный цветокмгновенного и вещего прозренья.Не пропусти короткого цветенья,не спи, но бди, как в полночь на Купала,чтоб в час урочный срок твой не истек.
Спящая царевна
Если б ты могла заснуть,как царевна в сказке,чтобы мне когда-нибудьпоцелуем разомкнутьсомкнутые глазки,
был бы мне не тяжек трудв скорби многодневной,ибо все пути ведутлишь туда, куда зовутспящие царевны.
Но волшебниц в мире нет,рыцарь безоружен.И живи хоть двести лет,для любовниц — не поэт,а любовник нужен.
Сном волшебным не заснутьтой, кто жаждет ласки.Что ж? Найдя кого-нибудь,все на свете позабудь,как царевна в сказке.
Слышу, слышу дальний звон,дни опережая.Но простит, кто был прощен.Разве, милая, не сонэта страсть чужая?
Встречи жду — не осужускорбно или гневно.В очи бдящей погляжу,в сердце бдящей разбужуспящую царевну.
«Две я знаю правды…»
Две я знаю правды,третьей в мире нет.Если чтил их, прав ты,воин иль поэт.
Рай нам с чернокудрой,с русой тоже рай.Но, любовник мудрый,лишь одну лобзай.
Выбрав ненарокомжребий свой и путь,всем межам и срокамстойко верен будь.
Даль иную помнии другой удел.Будь в каменоломнекем ты быть хотел.
И, влеком блудницей,не мечтай о той,кто жила царицей,умерла святой.
Но ничтожный с виду,истину скрывай,людям не завидуй,к Богу не взывай.
Русской женщине
Вышла ты тропою узкойна проезжую дорогу,на простор нестройный, русский,незнакомый даже Богу.
И пошла в тревожной дреме,неуверенно и стойкоот Фомы бродить к Ереме,от обедни на попойку.
Побираясь, расточаешь,жадно ищешь и не ценишь,лишь возможного не чаешь,лишь добытому изменишь.
И не видя во вселеннойцели светлой и убежной,ты и в подвиге смиренна,и в молитве ты мятежна.
А полюбишь — Боже! Боже!страсть, как тучи, небо кроет…Но средь женщин в мире кто же,кто тебя, родная, стоит?
«Как девушка, созревшая для страсти…»
Как девушка, созревшая для страсти,в неведенье покорном и стыдливом,по рощам и по нивам,не ведая своей призывной власти,созрела девственная плоть земли.Века изжитые растаяли вдали.Душа молчит пред тайною повторнойи плоти радостной, стыдливой и покорнойпечальной мудростью путей не озарит.Не в первый раз весеннее горитнад нами солнце. Не впервые ляжеттяжелым бременем на девственное лонозерно любви и страсти утоленнойи станет матерью рожденная вчера.Но в теле юном скорбна и старадуша бессмертная, — и ничего не скажет.Как тело девушки, зеленая листва,пахучий мох и нежные цветыв неведенье стыдливомцветут и ждут, восстав из темноты.И по лесам и нивамбезвольно шепчут древние слова,чей тайный смысл невнятен им доселе,трава, и ландыши, и ели.И жутко мне и стыдно быть такимнемолодым и соблазненнымпред небом синим и нагим,над лугом бережно зеленым,в саду доверчиво влюбленном,где я приник к устам твоим.
Конь Блед
Город мирный, город сонныйраспростерся недвижим.Молчаливо-изумленныймесяц, только что рожденный,белый свет струит над ним.Видит он, вперяя взорыв недалекие просторы,разрушительную брань.Видит злое буйство зверя.И очам своим не веря,шепчет сонному: «Восстань».Веют в небе вражьи крылья,ближе гибельный пожар.Но напрасны все усилья:не осилить сонных чар.
Спит работник утомленный,спят и юноша влюбленный,и любовь забывший дед.А над ними, выше, выше,судьбы древние колышет,древней ненавистью дышитв новом облике — Конь Блед.
«Вот идет, потупив взоры…»
Вот идет, потупив взоры.Темен вечер, ярок день.От нее на все просторыне спеша ложится тень.
Вот идет, подъемля очи.Свет звенит и блещет тьма.Ярче дня, темнее ночивслед ползет она сама.
Кто их знает, кто такие,и откуда и кудаих влечет одна стихиясквозь года и без следа?
Где тут лик и где личина?под личиной чье лицо?Свет и тень, как паутина.Круг замкнулся. Жмет кольцо.
Бейся, бейся — нет исхода.Принял двух, так будь в плену.Шепчут обе: «Я — свобода,если б выбрал ты одну».
Верить, жаждать, жить отказом,изнывая, пренебречь?Но вместить не может разум,что любовь — не мир, а меч.
«Всегда живу в необычайном…»