Раз мальчишка, два мальчишка - Ася Демишкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам он не ждал ничего. Его и так все устраивало.
Устраивало приходить из школы пораньше и прыгать в мамину кровать, смотреть фильмы на ноутбуке вместе с ней, читать ей вслух книги, делать уроки, валяясь у нее в ногах. Устраивало, даже если она не могла произнести ни слова и просто лежала с закрытыми глазами, потому что он мог говорить за них двоих. Говорить ее голосом.
Не так уж много ему нужно было от жизни, если подумать. Поэтому он просто взбесился, когда отец вдруг заявил, что мама умерла и тело ее нужно убрать как можно дальше: сначала в морг, а потом – в землю.
Андрей громил квартиру каждый раз, когда хоть на минуту оставался один. Громил все, кроме маминой комнаты, пока ему не выписали какие-то таблетки.
«Далось ему это тело, – думал тогда он. – Мама так давно лежала на этой кровати, пусть и дальше лежит, хоть живая, хоть мертвая, ее же кровать».
В школе Андрей еще полгода говорил, что мать жива. Конечно, его ложь раскрыли, называли вруном, водили к психологу. Особенно сообразительные старшеклассники прозвали его зомбачкиным сыном. Прозвище приклеилось, хотя Андрей и пытался от него отбиться. Иногда кулаки помогали, а иногда – нет. От прозвища Лгун отделаться было еще труднее. Он даже отцу не мог объяснить, что не врал, продолжая каждый день проводить время в маминой постели, говорить с ней, смотреть фильмы, так, как это было всегда.
Когда Андрей подрос, он понял, что совсем не обязательно видеть ни тело матери, ни ее кровать, чтобы держаться рядом с ней. Достаточно было того, что он сделал.
Щеки были мокрыми и теплыми, Андрей понял, что плачет уже давно. Ему захотелось, чтобы кто-то большой и добрый погладил его по голове и сказал, что все будет хорошо. Но что хорошего в том, чтобы быть привязанным к дереву в зловещем предзимнем лесу?
«Ты сам это выбрал, – напомнил себе он. – Ты мог поступить по-другому, но решил сделать так. Сам».
– Не такая уж это большая беда, дружок, – прошептал Андрей маминым голосом, и ему сразу стало легче.
Кто-то и правда погладил его по голове и шепнул ему это простенькое утешение.
Минуло, наверное, часа два с того момента, как парни оставили его. Ничего не происходило, только снежное покрывало становилось все пышнее и мягче, и так хотелось закутаться в него и уснуть.
«Может, и нет никакого Стригача, – подумал Андрей. – Может, это все выдумки старой двинутой медсестры? Почему я вообще так легко во все это поверил? – спрашивал он себя. – Лес, конечно, жуткий, но двигался ли он на самом деле? Слышал ли я чей-то голос среди деревьев или сам себя запугал, чтобы отвлечься от того, что происходило в лагере?» Очень хотелось поверить в то, что все это просто дурацкий розыгрыш, закрыть глаза, слушать тишину, пока она не заполнит тебя и не прогонит все мысли. А особенно одну мысль – о том, что он занял Валино место не просто так, а потому что все-таки верил.
Это была тишина, сплетенная из десятков едва уловимых звуков, их можно не слышать, но нельзя не чувствовать. Андрей чувствовал их шевеление на своей коже, волосах, ресницах, они успокаивали и баюкали его, но вдруг все закончилось.
Пришла другая тишина. Острая, напряженная, замершая. Снег перестал падать и бессмысленно повис в воздухе, прекратив всякое движение. И стало понятно, что никакой это не розыгрыш, даже ради самого лучшего розыгрыша невозможно заставить падающий снег застыть.
– Ты сам, ты сам, ты всё это сам, – зашептал Андрей свое единственное заклинание, всматриваясь в дальний конец поляны.
Там, у деревьев, висевший в воздухе снег вдруг резко упал, как будто кто-то смахнул его невидимой рукой, освобождая себе путь. Тело мальчика вытянулось, ногти сами собой заскребли кору березы. Но вместе со страхом почему-то пришло неуместное злорадное удовлетворение: он был прав, а они – нет.
Один снежный занавес падал за другим, но Андрей все никак не мог увидеть того, кто шел к нему. Зато он чувствовал его запах, накатывающий волнами. Знакомый, отвратительный и любимый. Он жадно втянул воздух, пахнущий чужими грязными волосами. Сначала он учуял Стригача, а затем услышал:
– Раз мальчишка, два мальчишка. – Голос был визгливым и заискивающим. От его звука у Андрея скрутило все внутренности.
– Три мальчишка, пять мальчишка. – Теперь – строгим и холодным.
Андрей изо всех сил пытался себе представить обладателя этого голоса, чтобы хоть немного укрыться внутри этого знания, придать форму ужасу, который на него надвигался. Но он не мог – звук все время менялся. Каждый портрет, возникающий в голове, тут же расплывался под действием очередного нового голоса.
– Шесть мальчишка, семь мальчишка.
Казалось, это целая толпа разных людей, среди которых нет ни одного безопасного. И в то же время – это всего один человек.
– И еще один мальчишка.
И тут Андрей увидел его.
Через поляну идет человек, но неправильный человек, неправильный даже для ночного кошмара. Андрей никак не мог понять, то ли страх застилает ему глаза, то ли Стригач сливается со всем сразу: с деревьями, кустами, снегом, и невозможно толком разглядеть ни его телосложение, ни черты лица. Мальчик не видел, высокий Стригач или низкий, толстый или тонкий, движется ли он медленно или быстро. Ясно было одно – Стригач движется к нему. И вот это его движение будто гипнотизировало, заставляло замечать только его и ничего больше. Стригач шел на цыпочках, с притворной осторожностью, как бы говоря, что вся эта осторожность не для тебя. С тобой он осторожным не будет.
Не в силах отвести взгляд от этого непонятного, непропорционального тела, Андрей заметил на Стригаче какую-то одежду. В другой ситуации одежда успокоила бы его: ее все-таки носят люди, а монстрам она вроде как не нужна. Но на Стригаче колыхался только генеральский мундир. Другой одежды на нем не было, бледные жилистые ляжки торчали прямо из-под пол, а гениталии раскачивались туда-сюда, как жуткий маятник, отбивающий твои последние минуты.
Стригач крадется между редких кустов, руками с длинными неподвижными пальцами он раздвигает висящий снег, и тот покорно падает замертво.
Стригач подходит все ближе и ближе. Андрей уже может разглядеть его лицо, но, сколько ни разглядывай, все равно что-то ускользает.
Сначала лицо кажется Андрею вытянутым и будто затвердевшим, но потом вдруг делается гладким и одутловатым. Большие ввалившиеся глаза превращаются в маленькие и кажутся почти белыми, рассеянно блуждающими по поляне. Ноздри Стригача трепещут, втягивая воздух, а губы то растягиваются, то морщатся, как будто от бесконечной обиды на весь мир. Стригач не замечает его, но Андрей почему-то уверен: он только делает вид, что не видит свою жертву. Просто играет.
Вместо того чтобы двинуться прямо к мальчику, Стригач идет по кругу, обходя поляну в каком-то неведомом ритуале.
На то, что вот сейчас Стригач кинется к нему и быстро разорвет на части, можно уже не рассчитывать. Нет, сначала он развлечется.
Он двигается аккуратно и медленно, а страх внутри Андрея все длится и тянется, и кажется, что больше невозможно его выносить ни секунды. И никак нельзя оторвать взгляд от этой жуткой фигуры.
Стригач сделал круг и стал заходить за дерево, на котором скорчился мальчик. Еще чуть-чуть – и даже боковым зрением его больше не увидишь. В тот момент, когда Стригач исчез где-то за спиной, у ужаса внутри открылся новый, еще неизведанный зал, по ногам Андрея потекли струйки мочи. Он больше не ощущал ни ног, ни рук, ни ударов сердца. Он замер в ожидании. Сейчас он почувствует такое, чего никогда даже представить себе не мог. И он почувствовал.
Холодные руки осторожно опустились ему на лоб и поползли вниз, к глазам, закрывая их. Руки были такими сухими, как будто их покрывал толстый слой пудры или песка. Они шарили по лицу мальчика, ощупывая нос, губы, подбородок, покрывая невесомой пылью безразличия и ужаса. Ужас был Андреев, а безразличие – Стригача, но каким-то образом это свое и чужое смешалось внутри него. Он стал маленькой безразличной частью чего-то большого и ужасного.
Андрей снова услышал голос, только теперь
