Раз мальчишка, два мальчишка - Ася Демишкевич

– Смириться? – сочувствующе и одновременно с издевкой подсказал Стригач.

– Да. Мне казалось, что она совсем перестала бороться, перестала что-то делать и просто ждала, когда жизнь закончится.

– А ты думал, умирают как-то иначе? – злорадно перебил Стригач.

– Мне было десять, я думал, что если очень постараться, то можно победить смерть, – с вызовом ответил Андрей. – Но мама больше не обращала внимания ни на что. Даже на меня. Я пробовал плакать, смешить, читать вслух, танцевать с трусами на голове, умолять, но это не помогало. И тогда я подумал, что нужно ее разозлить. Разозлить, чтобы вернулись силы, – голос мальчика стал тоньше и сбился. Каждое слово превратилось в острый камень, царапающий горло изнутри.

– И что же ты сделал? – Стригач придвинулся поближе. Его охватило какое-то мерзкое возбуждение. Приоткрыв рот, он жадно смотрел на Андрея. – Что ты сделал?

– Сказал ей то, что, как я думал, заставит ее злиться, хотеть чего-то, заставит ее прожить еще хоть немного. И я сказал… – Андрей посмотрел в мутные глаза Стригача, ища там какое угодно, даже самое крохотное сочувствие, но в них не было ничего, кроме безразличного к нему любопытства. – «Отец тебе изменяет уже несколько месяцев» – вот что я ей сказал.

– Ай-ай-ай, как нехорошо такое говорить умирающей женщине! – притворно возмутился Стригач. – Кстати, а это правда?

– Тогда это правдой не было, я все придумал, соврал ей, поэтому мне так стыдно.

Острые камни переместились из горла в глаза Андрея и посыпались наружу. Плакать было больно, говорить – тоже, но он уже не мог остановиться.

– Она поняла мои слова, но почему-то не разозлилась, а я так хотел, чтобы разозлилась. Чтоб вскочила с кровати и полетела на этой своей ненависти, как на ковре-самолете. И я бы с ней полетел. Вместе бы мы летали и всех ненавидели, но были бы живы. Но ничего такого не произошло, – Андрей вытер ладонью слезы вперемешку с соплями, поискал глазами того, кто мог бы его пожалеть, но перед ним по-прежнему было только одутловатое лицо Стригача. А так хотелось увидеть другое лицо, попросить у него прощения.

– Но она не встала, – продолжил он, – и даже ничего мне не сказала. Я все всматривался в нее, пока не увидел боль в ее глазах и как будто вину. Но вину не за меня, придурка, а за себя. Как будто это только она виновата в том, что мне приходится такое придумывать. Эта вина отпечаталась на ее лице и больше не исчезала. Даже в гробу, под всем этим жутким макияжем, я видел это виноватое выражение. И вот тогда я почувствовал такой стыд, о существовании которого даже не подозревал. Когда я смотрел на мамины фотографии, даже на те, где она была девочкой в круглой кроличьей шапке с помпоном, я видел отпечаток вины на ее лице, она уже была передо мной виновата. Она как будто всю жизнь была передо мной виновата. По крайней мере, она так думала, а я уже ничего не мог исправить. Моя мать умерла, ощущая вину передо мной за мой собственный идиотский поступок, – и я не знаю чувства страшнее, чем этот стыд.

Андрей замолчал и заметил, что слезы спокойно струятся по его лицу – и это больше не острые, раздирающие кожу камни, а просто вода, спокойная и чистая, не отравленная застоявшейся болью.

Стригач молчал и внимательно всматривался в мальчика, как будто искал какое-то подпорченное, подгнившее место внутри, делающее его непригодным.

– Стыд и вина, – наконец брезгливо процедил он, – какое мерзкое, неприятное сочетание.

Андрею не хотелось ничего отвечать на это. Стригач задумчиво пожевывал волосы.

– Но какое недооцененное сочетание! – неожиданно взвизгнул он. – И какое сильное! Посильнее страха, наверное, – недовольно добавил Стригач. – И много вас таких – устыдившихся и виноватых – здесь ходит?

Вопрос удивил Андрея.

– Не знаю. А это вообще важно?

– Для меня важно. Мне виноватые тут не нужны.

Андрей внимательно посмотрел на Стригача сквозь прозрачную пленку слез, за которые ему впервые не было стыдно. За время, пока он говорил, Стригач как будто уменьшился, ссохся и из гигантского монстра превратился в обычного неприятного мужика с одутловатым запойным лицом. Словно заметив это странное изменение в себе и застеснявшись, Стригач отступил подальше в темный угол своего жилища.

Андрей взглянул на дверь, через которую он вошел сюда, и понял, что теперь может уйти – он выполнил свою часть уговора.

– Я пойду, – сказал он и, не обращая внимания на затаившегося в тени Стригача, направился к выходу. Тот сделал быстрое движение рукой, и лысые мальчики повскакивали со своих полок, преградив Андрею дорогу.

– Вы же обещали отпустить меня!

– Обещал, – самодовольно протянул Стригач из своего угла, – но не через эту дверь! – прикрикнул он. – Ты не можешь уйти через эту дверь – она только для входа. А для выхода у меня есть другая.

Стригач явно почувствовал себя лучше и выполз поближе к свету, довольно склабясь.

– Другая? – Андрей оглянулся.

Никаких дверей и окон в этих зловонных стенах больше не было видно.

– Да-а, есть одна, – растягивая слова, начал Стригач. – Мы ею редко пользуемся. Обычно ведь отсюда никто не выходит.

– И где она? В этот раз вы не могли мне соврать, я это знаю.

– Ну конечно, не мог, наш уговор связал мне руки, – Стригач театрально развел ими. – Но это не значит, что уходить можно как попало. Уходить надо по правилам!

Говоря это, он отодвинул свой волосяной матрас в сторону, и ткнул пальцем в пол.

– Вот твоя дверь, мальчик, – злорадно улыбнулся Стригач, указывая на старый ржавый люк, который, кажется, никогда и не открывали.

– Это дверь?

– Она самая. А ты чем-то недоволен? Думал, тебя ждут райские врата с ковровой дорожкой? – хохотнул Стригач и потянул за крышку люка.

Люк, как ни странно, открылся.

Андрей подошел поближе и осторожно заглянул в темную дыру в полу. Ничего не было видно.

– И куда она ведет?

– Известно куда – в землю! – Стригач снова глупо захихикал. – Я бы даже сказал, в землю с большой буквы – в Землю-Матушку.

«Опять он меня заговаривает», – подумал Андрей и спросил:

– Хорошо, в землю так в землю, но куда я попаду, если пойду этим путем?

– Этот ход проложен под лесом, – нехотя ответил Стригач, – а выйдешь ты на его краю, как раз у поля.

– У поля?! – обрадовался мальчик.

– Да, но должен тебя предупредить, – Стригач склонился поближе к Андрею и зашептал в самое ухо: – Я обещал тебе, что ты сможешь уйти от меня, и ты действительно сможешь. Но я не могу тебе обещать, что из этого тоннеля ты выйдешь таким же, каким туда зашел.

Андрею, который после исповеди самому мерзкому существу на свете больше не чувствовал страха перед ним, вдруг снова сделалось не по себе. Он отступил на несколько шагов от люка поближе к свече. Казалось, даже Стригач побаивается этого подземного хода, по крайней мере старается держаться от него подальше.

Сомнения Андрея не укрылись от Стригача, и он заговорил заискивающе ласково:

– Есть в мире вещи и пострашнее меня, мальчик. Оставайся лучше со мной, у меня здесь хотя бы все понятно, а что тебя ждет там, даже я не знаю. А неизвестность, она сам знаешь хуже чего. Это я тебе почти по-отечески говорю, а там – у матери – разговор другой будет.

«У какой еще матери? – подумал Андрей. – Опять он меня забалтывает, нужно быстрее уходить».

Он взял свечу и снова заглянул в люк – крутая лестница спускалась в темный ребристый тоннель, уходивший вперед настолько, насколько хватало света. Ничего страшного он не увидел, но все его тело сжалось и похолодело.

– Вы дали обещание, что я выйду, – сказал Андрей и поставил ногу на первую ступеньку, ведущую под землю.

Лысые мальчики аккуратно подбирались к люку за спиной Стригача, они двигались в полуприседе, тараща невидящие глаза, вжимаясь в пол, готовые к прыжку.

– П-шли, п-шли, – шикнул заметивший их Стригач.

– Я обещание держу, – обратился он к Андрею. – Ты выйдешь, но, боюсь, не таким, каким бы тебе хотелось.

– Думаю, мы с вами боимся и хотим разных вещей, так что меня все устраивает, – ответил Андрей и, освещая себе путь, зашагал вниз.

– Будь по-твоему, – сказал Стригач и захлопнул крышку люка.

Сыра земля

Темнота кружила вокруг мальчика, отгоняемая лишь пламенем свечи. Он видел, как она то приближается, то отступает, чувствовал ее запах. Так пахло от Сени и Валеры – спокойствием и сырой землей. Но спокойно Андрею не было. Что-то давило на голову, руки и ноги, будто пространство сужалось и подталкивало его