Раз мальчишка, два мальчишка - Ася Демишкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Садись, – требовательно сказал Стригач, указав на одну из нижних полок.
Сам он опустился на какой-то пышный матрас. Сначала Андрею показалось, что он изо мха, но вскоре стало понятно, что никакой это не мох, а волосы: светлые, каштановые, черные, рыжие, прямые и кудрявые – тысячи прядей – мягкая перина Стригача.
Андрей машинально провел ладонью по голове, будто хотел убедиться, что его волосы все еще на месте, и неожиданно коснулся сережки в ухе.
«Это сережка моей матери, – мысль оказалась такой ясной, что как будто осветила даже это мертвое жилище. – У меня все еще есть мать, и она только моя, он о ней ничего не знает». Мальчик почувствовал, как это знание отделяет его от Стригача, ноги снова становятся его собственными ногами, а мысли – только его мыслями.
Как будто почувствовав это изменение внутри Андрея, мальчишки зашипели на него со своих то ли лежанок, то ли насестов.
– Значит, – зевнув, заговорил Стригач, – ты утверждаешь, что пришел ко мне по своей воле? – голос его звучал очень тихо, словно рядом кто-то спал.
– Да, – ответил Андрей. – Я пошел вместо другого парня, которого выбрали.
– Но ты же знал про меня?
Даже в полутьме Андрей увидел, как хищно блеснули глаза Стригача, а губы растянулись в выжидающей мерзкой улыбке.
– Знал.
– И все равно вступился за парня?
– Да.
– И ты думаешь, что решил это сам? – Стригач причмокнул. – Никто тебя не подталкивал? – в голосе его появилось непонятное мальчику ехидство.
– Конечно сам! – Андрей начинал злиться. – К чему эти странные расспросы?
– Вы, молодые, такие смешные и самоуверенные, – продолжал Стригач тем же подначивающим тоном. – Думаете, что всё-то вы сами: и решения сами принимаете, и поступки по своей воле совершаете. А что, если это не так? Что, если все за вас давно решили, а вы и не заметили?
Пока Стригач говорил, Андрей поймал себя на странном ощущении, как будто он снова в школе и слушает нравоучения классной руководительницы, нравоучения тетки в магазине, нравоучения мачехи, нравоучения кого-то из телевизора.
– К чему вы это? – спросил он.
– А к тому, – голос Стригача снова изменился и стал угрожающим, – что ничего ты не выбирал. Товарищ твой специально рассказал плохую сказку за того паренька, чтобы ты его потом пожалел и пошел вместо него. Именно ты, а не кто-то другой.
– Егор? Да откуда он мог знать, что все так получится?! – удивился Андрей.
– Оттуда, – грубо оборвал его Стригач. – Видишь ли, в чем дело, ты бы мог уйти отсюда хоть сейчас, если бы ты и правда добровольно принес себя мне. Мне добровольцы не нужны. С души от таких воротит, – Стригач скуксился, недвусмысленно показывая свое отвращение. – Вот только ты не совсем добровольный, есть в твоем поступке чужой умысел. Мой умысел. Может, у меня с этим Егором договор был на твой счет?
От слов Стригача внутри у Андрея стало горько и безысходно оттого, что даже хороший его поступок оказался совсем не тем, чем казался. До сих пор ощущение собственного правильного выбора хранило его, как волшебная броня, не подпуская ужас слишком близко. Но вот броня треснула, и первым под нее начало заползать отчаяние. «Все было бессмысленно, никого я не спас, потому что никому, кроме меня, опасность и не грозила». Андрею захотелось плакать от обиды на весь мир, а особенно – на себя. «Никакой я не герой, а малолетний идиот».
Как будто подслушав его мысли, Стригач сказал:
– И пополнишь мою армию.
Мальчишки злорадно зашипели со своих лежанок.
«Малолетний идиот». Стало невыносимо стыдно перед собой, перед Пашкой и Конкордией Петровной, перед мертвой матерью. Даже сейчас стыд внутри Андрея мог потягаться со страхом, хоть это и был страх смерти. Он все крутил в голове момент, когда попросил привязать себя к дереву вместо Вали. Почему-то это казалось ему важным. Это стыд двигал им тогда, а не желание помочь. А за тем стыдом был другой стыд – теплый и глубокий, его он носил в себе постоянно, как вечного нерожденного ребенка, который жрал его изнутри. И в тот момент у дерева он просто понял, что не выдержит, если добавит еще хоть немного. Он сделал это для себя, но это был его выбор.
– Ну? Тянуть смысла не вижу. Что скажешь, мальчик?
– Тянуть с чем? – тупо спросил Андрей.
– С постригом, конечно, – Стригач довольно осклабился.
Неожиданно быстро он вскочил на длинные кривые ноги и в один прыжок оказался рядом с Андреем. Тот еле подавил крик.
– Что ты мне скажешь? – повторил Стригач, придвинув свое лицо к лицу Андрея. Его мутные глаза впились в глаза мальчика, а рот плотоядно приоткрылся, оголяя синюшный подрагивающий язык. Андрей знал, что в руке, за спиной, он держит ножницы.
– Не-че-го ска-за-а-ать, – Стригач притворно засюсюкал, – бе-е-ед-ный ма-а-а-а-ленький мальчик.
– Вы врете! – выкрикнул Андрей.
– Вы вре-е-е-е-те, – передразнил его Стригач и тут же добавил другим, строгим тоном: – И в чем же я тебе солгал?
– В том, что я не доброволец! В том, что это не мой выбор! Да, я пошел вместо Вали, но не из жалости к нему, точнее, не только из жалости, а потому что мне было стыдно. А я не хотел, чтобы мне было так невыносимо стыдно всю жизнь, – Андрей говорил быстро и сбивчиво, стараясь выговорить все, пока Стригач снова не начал путать его, переиначивать его слова и мысли. – Даже если все это был чей-то замысел: Егоров, ваш, чей-то еще – не знаю… Я мог бы и не спасать Валю, ничего могло бы не сработать, но мне было стыдно. Стыд помог мне сделать то, что я сделал.
Чем больше Андрей говорил, тем отчетливее проступала брезгливость на лице Стригача. Он кривился и морщил тонкие губы, ему явно было по-настоящему противно.
– Сты-ы-ы-ыд? – аккуратно проговорил он. Казалось, он впервые слышит это слово. – Какая интересная причина. Обычно мне говорят про страх, тоску, ненависть. Иногда – про любовь, но ее редко бывает, знаешь ли, достаточно.
Стригач растянул губы в улыбке, вытащил ножницы и раскрыл их. Андрею захотелось зажмуриться, но он не смог.
Стригач провел лезвиями вдоль щек Андрея, как будто погладил. Его движения казались нежными, практически любовными, и оттого такими страшными. Он гладил ножницами Андреев лоб, переносицу, ложбинку между носом и губами, подбородок. Лезвия скользили в миллиметре от кожи мальчика, не касаясь ее. Мыслей в голове не было, только крик и непонятная завороженность.
– Что такое этот стыд, если я не могу прикоснуться к твоим волосам? – Стригач зашипел тихо и злобно, а ножницы замерли над головой Андрея.
Отвечать не хотелось. Мальчик молча смотрел на своего тюремщика, а тот вглядывался в него с нескрываемым любопытством.
– Ты знаешь, я не могу постричь тебя, – начал Стригач. Голос его звучал деловито и сварливо, как у работника ЖКХ. – Но убить тебя я все-таки могу. Пользы мне от этого никакой, но все же.
В доказательство своих слов он слегка ткнул Андрея ножницами в шею.
– Вы меня не убьете! – осмелел Андрей. – В этом нет смысла, я все равно не стану частью вашего войска, а просто умру.
– Захочу – убью, не всем, знаешь ли, нужен смысл, – осклабился Стригач. – Но если ты расскажешь мне про этот свой стыд поподробнее, я отпущу тебя.
– Я смогу уйти, если расскажу? – переспросил Андрей, мысленно ища подвох в предложении Стригача.
– Сможешь, это я могу тебе пообещать.
Андрей вздохнул, рука нервно потянулась к сережке в ухе. Он еще никому об этом не говорил даже мысленно, а уж тем более вслух. И теперь он должен рассказать о том, что его мучает, самому отвратительному слушателю на свете. Он вспомнил вертлявого школьного психолога практически с сожалением: он-то, конечно, ни в какое сравнение не шел с жующим волосы Стригачом. Андрей все пытался взвесить степень откровенности, с которой ему стоит говорить, но что-то подсказывало ему: такому существу нужно, чтобы он вывернул себя наизнанку. Ничего другого в ответ он не примет.
– Я сделал кое-что плохое и не успел попросить за это прощение, – начал Андрей, стараясь не слушать, как звучат эти слова, а просто говорить.
– Что же ты такое сделал? – с каким-то пошлым любопытством спросил Стригач, приподняв лысые брови.
– Моя мама сильно болела, – слова начали застревать в горле. –
