Блог-Note. Спонтанные записи в отсутствие голых женщин - Абросимов

Выбор за нами. Как и всегда.

Сам-то Бог, конечно, существует – это очевидно для любого человека, кто обладает хотя бы начатками надмирной интуиции, и чьё внимание устремлено верно. Однако ж религии явно ниспосланы пасущимся в порядке утешения, имеющего вполне психотропную выделку. Любая кажущаяся мистичность религий легко поверяется исторической необходимостью, нуждами актуальной антропологии, экономической реальностью и прочим соцкультбытом. Отсюда их разнообразие, диктуемое в свою очередь спецификой этносов и требованиями культуры.

Разумеется, утешающий потенциал религий абсурдно умалять. Их действие сравнимо с треском погремушек, используемых перед лицом малыша, чтобы малыш не плакал. Оттого-то религиозные люди, нарекающие Истиной культовый регламент и замещающие личные комплексы абстрактной сутью, напоминают детей, которым не суждено вырасти. Вслед за современником, хочется повторить: «Я боюсь не смерти, а загробной жизни». Но смерти тоже имеет смысл бояться. У большинства из нас она вряд ли окажется примиряющей. Возможно, спасён будет именно тот, кто поймёт трудности Бога. Хоть что-то предъявит. И попытается сделать это так, чтобы попытку засчитали. Тогда появится шанс. Отношения Господа со своими созданиями – это ведь человеческие отношения. Иначе, какой смысл? Ему-то!

С другой стороны, один из лучших способов замаскировать и легитимизировать узколобие – посвятить себя служению Богу. Из этого, кстати, мастерится неплохой культ. Человек думает, что стремится к Истине, а в действительности пестует собственную ограниченность, прекрасно сознавая, что некоторые болезни таблетками не вылечишь. Взяться же за скальпель не позволяет «объём двигателя» у души. Поэтому многие ищут себя в покорности.

Именно так религия переходит в условную медицину. Если на одной стороне медали «смирение», на другой почти гарантированно обозначится «фрустрация». Такие медали, подобны золоту. Со временем становятся только тяжелее. И ни одна сторона не может стагнировать, относительно другой. Хотя по здравому размышлению (и после долгих мытарств), приходится осознавать, что учиться любить Бога – единственная дисциплина, человеку годная и уместная.

Там, где у обычных людей – сердце, застыло на пару мгновений. Потом тупо провернулось. Холодным отчуждённым лезвием. И начало давить, раздвигая рёбра. Глубже, всё глубже.

Реакция надвинулась сразу отовсюду. Лоб повлажнел от пота. Ноги стали, будто у оброненной куклы. Трассирующими пулями мелькали судороги осознания: сука, предупреждать же надо, сука, я на работе сейчас, бля, увидят, девки визжать начнут, положат на диванчик, да? или оставят лежать на полу, если скопычусь? хорошо хоть помочился недавно, но челюсть, сука, отвалится, точно, как пить дать… и глаза… глаза успею скрыть, а?.. а?! или кому-то придётся вмешаться?.. никто ведь не притронется, так и буду лежать, закатив стеклянные шары к потолку, пока не приедут Специально Обученные люди… а там – известно что… за руки, за ноги, в мешок сложат и унесут наполовину пополам, подарив окружающим выхлоп из лёгких усопшего, таким и запомнят: откинутая голова с непривычной маской, вместо знакомого лица, болтающиеся ноги (один ботинок слетит точно) и этот хриплый выдох-свист, тонизирующий любого из присутствующих к немедленному оповещению фейсбука именно в том смысле, что это пиздец, ребята, реальный пиздец, в сороковник с небольшим отпрыгался, предупреждали же сто раз – только что сидел, был рядом, тут вот с нами, из эфира вышел, мы ещё говорили… о чём, кстати? не помните, а? никто не помнит? не помнят, конечно… я и сам уже не помню ничего и никого – ни мать, ни дочь, ни… вообще никого… и чувствую только одно – смертный ужас… неподдельный, классический… сдаю кандидатский минимум, да… и безуспешно пытаюсь молиться… а что делать?.. генеральная репетиция, она такая.

Щас пройдёт. Щас (редактор, не исправляй, ладно?). В раю ещё ни разу не оказывался, а вот в ад попадаю регулярно.

Намедни преисподняя выглядела как глубокий анус, выдающий себя за Тверскую улицу. Свет наличествовал только в двух недосягаемых местах. Времени не было, конечно; все стрелки безвольно опустились на полшестого. Там и сям опарышами в лакомых фрагментах плоти кучковался народ. Не опасный, нет. Однако пользы от него, как я понял, ещё меньше, чем от врага. Главной по ощущениям выступала темь. Мрак лютый. Такой подразумевается между штрихами в ветхозаветных гравюрах Доре. Его можно осязать на ощупь. Лепить, словно пластилин, хотя по органике своей он летучее эфира. Всё пространство ощущалось схлопнутой вселенной. Pocket universe. Зато дышится там легко, будто есть чем. И нервам щекотно. Милым фейковым нервам.

Это случилось намедни…

А нынче вдруг обнаружилось, что три передних зуба наросли друг на друга. Потянув верхний, я безболезненно вынул их все, вместе с куском челюсти. Глянул на себя в зеркало и тут же начал отекать плавимой свечкой.

В общем, готовят меня потихоньку, не иначе.

А вам совет, пока жив: не спите на стульях и без подушки.

Люблю иной раз в полу-шутку заметить, что подписать книгу труднее, чем написать. В известном смысле, памятные отметки дарителя свидетельствуют о его калибре.

«25-е мая 1988 г. Нью-Йорк. Дорогому Альфреду Шнитке – вместо снотворного от автора. Иосиф Бродский».

Хороший пример.

Подвергаю домашнюю библиотеку самой жёсткой чистке за всё время.

Рихард фон Крафт-Эбинг, «Половая психопатия». Макс Нордау, «Вырождение». Чезаре Ломброзо, «Гениальность и помешательство». Освальд Шпенглер, «Закат Европы».

Поверхность богов в сумерках. А ведь я всё это читал. Ребёнком читал! Взахлёб… И вот теперь думаю горестно: зачем это мне? Какой в том смысл? Что, когда-нибудь был рассвет у целой Европы? Или, может, человеку в кои-то веки не сопутствовало вырождение?

Стопки вынесенного за скобки неумолимо растут, но радость от очищения не наступает. Вслед за учётом вещного мира, по логике, должна последовать ревизия мыслей. Но пока самую мысль об том я успешно гоню.

Взял вот одну из отложенных стопочек, чтобы занести в книжную лавку при нашей церкви.

Занёс.

Лавка благообразная, при не менее опрятном культовом заведении. Во всём чувствуются щедрые пожертвования, каковые регулярно вносят жители ближайшего коттеджного посёлка, лихоимцы всех мастей, прошедшие тернистый путь от подворотных кидал до сенаторов и министров.

– Кураев? – утомлённо спросила служительница культа, быстро просмотрев доставленные мною брошюрки.

– Ну да, – говорю. – Они у меня дублируются многие, по текстам.

Она неприязненно повела носом:

– Кураев у нас не приветствуется. Хотя… Ладно, сойдёт для библиотеки. Оставляйте.

«Вот ведь…», – подумал я, выходя наружу и силясь подобрать цензурное слово для описания происходящего. Слово упорно не подбиралось. Ладно, после найду. А ещё лучше – завести посох как у Гэндальфа. Чтобы при случае треснуть было чем. Вспомнил смску от одного из стариннейших друзей: «У меня богатый словарный запас. В нём присутствуют слова «оксюморон», «клепсидра», «перст указующий» и даже «ибо». Но некоторые мысли я никак не могу выразить словами. Хочется просто взять черенок от лопаты и отпиздить».

Вот и я вроде стал в тупик, не понимая – зачем мне всё это… А потом подумал: «Общайся Достоевский только с единомышленниками, разве смог бы он написать «Бесов»?

А тут ещё научился получать удовольствие от людей, не приемлющих мата. В соответствующий момент, дождавшись, когда собеседник многозначительно закатит глазки, оттопырит пальчик, а всем остальным телом примет позу, словно бы в жажде исцеляющего пинка (от чего я, разумеется, воздерживаюсь, поскольку собеседником может быть – и чаще всего бывает – дама), спешу участливо заметить:

– Очень хорошо вас понимаю. Вы же – не Пушкин, не Бродский. Конечно, вы не можете себе позволить таких слов!

И с удовольствием, с каким, обычно, вгоняют осиновый кол, добавляю:

– Я вот – могу.

Тему разговора, как правило, сразу меняют.

На одном из поворотов судьба обошла меня, приняв образ депутата, имя которого должно быть предано забвению. Я готовил к печати свой первый роман. Выпускающий редактор, ткнув пальцем в текст, сказала:

– Вот это мы не сможем пропустить. Законодательная инициатива вышла. Слышали?

Про инициативу я слышал. Её, кстати, к тому моменту успели принять. Она стала законом.

Чувствуя, как жмётся сердце, я глянул, какой эпизод вменяется мне в крамолу.

А вот какой:

«В одном из плюгавеньких магазинчиков, у игрального автомата стояли две агрессивные, полуизжёванные матроны. Видимо, ещё задолго до моего прихода они что-то не поделили, поскольку хоть и бранились друг на друга, но уже чисто рефлекторно. Вид игруньи имели страшный, наркотически обусловленный. Особенно когда какая-нибудь, приостановив вращение выпученных глаз, в перерыве между закидыванием жетонов в щель тихим голосом процеживала такую, например, фразу: