Блог-Note. Спонтанные записи в отсутствие голых женщин - Абросимов

– Вкус, – пожаловался Святослав, – вкус такой во рту, будто глоток влил, а проглотить не могу.

– Так это ладно, – отреагировал писатель. – У меня-то знаешь, что ночью было?

Ночью, по привычке, жена Абросимова уткнулась ему носом в спину и в ужасе отпрянула. Муж её водкой… потел!!

Право же, не знаю. Нужны ли тут какие-то комментарии?..

В какой-то момент захотелось зевать, кашлять и чихать одновременно.

Никогда ещё не чувствовал себя глупее… Господи, неужели ж и я точно так же в старости, положив килотонну пуза набок и обернув к телеящику выцветшее лицо, буду внимать бесконечному сериальному говнищу по Пятому каналу?!..

Ведь изначально, в детстве, я был нежен, тонок и щупл. Соблюдал приличия. Требовал, чтобы на пляже голую попку мою прикрывали носовым платком. А сверху – камушек. Иначе, ветром сдует.

Но подлый мир нет-нет, да и коробил.

Однажды maman делала бутерброд с икрой.

– Можно мне без хлеба? – кротко поинтересовался я.

– А морда у тебя не треснет? – донеслось в ответ.

Прошли не просто годы – десятилетия. Я неожиданно купил кусок осетрины горячего копчения. Сижу и жру её. Даже не порезал. Без хлеба, разумеется.

В голове свербит мысль о страшной и столь же бесполезной мести. Но реальность, пропитанную гадостями, не обманешь.

– Павел Андреевич, вы шпион?

– Видишь ли, Юра…

И так всегда.

Жить, наверное, не стоит.

На днях потребовалось забрать вещи для передачи в Питер. Выхожу из метро «Кропоткинская».

– Алё… Лера? Я приехал.

– Как вы выглядите?

– Ничего не значащий человек. Стёртая внешность.

– О, я вас вижу!

Ровно с пятого класса я перестал что-либо понимать в математике. Запомнил только, что параллельные линии не пересекаются; прямой угол – 90 градусов, сумма углов в треугольнике – 180. И ещё про дискриминант запомнил, который «бэ квадрат минус 4 а цэ». У меня тройки по всем точным дисциплинам, включая географию и английский язык. У меня даже по русскому языку тройка! Я не знаю ни одного правила. «Жы-шы» регулярно ставят меня в тупик.

Когда читатели «Пожитков» узнают, что орфография и пунктуация в романе – авторские, они почтительно замирают. Автору становится приятно.

Второго дня провёл за письменным столом два часа, написал восемь строк. ВОСЕМЬ! За ДВА ЧАСА!!

Отчаявшись, собрался в лес. Уже полностью одетый, почувствовал, что пришла фраза. Сел записать её и… написал страницу. Не отрываясь. За три минуты.

Всегда подозревал, что пьянью быть выгоднее, чем писателем. Муки те же, а конструктива больше. За вычетом мастерства, само собой.

Как-то раз сидели с П.А. в его квартирке на Кутузовском, которая вмещала в себя книги весом, соразмерным числу килотонн нормальной атомной бомбы.

– А знаете, Юрий, – говорил мне писатель, подливая горячий чаёк и пододвигая ближе плошку с малиновым вареньем собственноручного изготовления, – знаете, у кого самые лучшие диалоги? Самая органичная живая речь в тексте? И это уже проверено веками!

Я зашуршал в мозгу фигурантами школьных учебников по литературе.

– Дюма, – оборвал мои поползновения хозяин дома. – Дюма-старший. «Три мушкетёра». Перечитайте хотя бы одиннадцатую главу. Ночная встреча д'Артаньяна и г-жи Бонасье. Автор даёт реплики десятками, не уточняя – кто к кому обращается. Но мы не только не теряем нить диалога – каждая фраза звучит в нашем сознании так, словно мы смотрим кино. С интонацией, паузами, градусом экспрессии. А ведь прямая речь – один из наиболее сложных параметров литературного текста… Его в этом до сих пор никто не может превзойти. Дюма. Перечитайте.

Я так и сделал. И до сих пор нахожусь под впечатлением. А тому разговору скоро уже двадцать лет.

Может, как-то так преподавать литературу?..

После всех телодвижений законотворческой шелупони я нахожу только три отличия наших дней от советского прошлого: ассортимент в магазинах, ночное порно по кабелю и возможность пересекать границу. Ложь, воровство и отрицательная селекция остаются неизменными.

Хотя то же товарное изобилие весьма относительно. Одно дело, черкизонная палитра и гирлянды колбас; другое – гуманитарная пища. Заметил, что вслед за музыкой и видео, намного меньше стали выпускать книг. Чисто физически меньше.

Гадал ли я дожить до такого момента, когда проблема будет не в отсутствии денег, а в том, что культурному человеку нечего на них купить! Идея-мечта стать главным редактором глянцевого журнала о том, что всё говно, кроме мочи, между прочим, остаётся актуальной. С годами потенциал идеи (прежде всего, коммерческий) только растёт. Только извне подобный заказ вряд ли поступит, а нутро чаще способно плодить «переменную облачность, местами осадки». Яйца у твари-лени всё же поболе будут, чем у суки-любви. Опять же инвестора нет, рычаг для переворачивания мира простаивает попусту. Сижу тут один. С пивом…

Лучший метод сотворения текста – оказаться в ситуации, когда (по ощущениям) ничего не происходит, ждать нечего. Не будет ничего. Никогда. И смерти не будет. А ты – есть. Никого и ничего, кроме тебя.

Вот тогда из этой пустоты, из этого ничто, начинает появляться нечто.

Бог так вселенную сотворил. Обычное дело.

В Городе Детства обитель для занедуживших строилась немного быстрее, чем Кёльнский собор. Но ремонт в ней шёл на протяжении всего времени строительства. Идёт он и сейчас. Капитальный ремонт, само собой. Лифт, впрочем, отказывался работать не по этой причине. Просто у лифта в воскресенье выходной день. Отдыхает лифт, понимаете? Поэтому на пятый этаж, в кардиологию, следовало идти пешком. Вполне торжественно, я считаю: кардиология на пятом этаже. Над ним – шестой этаж, последний, где реанимация. Выше неё, как легко догадаться, один лишь Господь. И ангелы Его.

В центральном холле кардиологии мне довелось провести не более десяти минут, каковое обстоятельство, безусловно, послужило моему спасению. На поставленных вразброс диванчиках здесь присутствовало несколько старушек и один напрасно молодящийся мужичок. Все они смотрели до странности цветной телевизор.

Я сел на свободное место.

Центральный канал транслировал очередное истерически-весёлое шоу, из новомодных. Максим Галкин, загримированный под жителя планеты Пандора, представлял членов жюри. Сначала переодетую актрису Чурикову, узнаваемую только по лошадиной улыбке. Потом артистку Шелест, не забыв обкаламбурить фамилию той. И, наконец, певца Баскова. В знак подтверждения своего таланта последний немедленно взял микрофон и исторг в него вопль дурным голосом:

– АААА-А-А-ААААА-А-А-А-ААААААА!!!..

Мне стало нехорошо аккурат в области сердца.

Заметив газеты, лежавшие рядом на журнальном столике, я схватил первую попавшуюся. Ею оказалась «Правда». Я начал по очереди перебирать остальные. Тщетно – не «Правды» не было.

Колыхался на окнах тюль. Под ним отопительные радиаторы щедро делились жаром. Колыхались искусственные лианы в кадках по углам. Телевизор взрёвывал искусственным смехом и бурлил аплодисментами…

Никогда ещё моральные страдания не ощущались столь физически. Наверное, теперь я смогу более квалифицированно консультировать по вопросам адовых мук.

Вообще сейчас, когда до отпуска остаётся четыре дня, мне кажется, он никогда не наступит. Но я точно знаю, что когда останется четыре дня до возвращения на работу, они потеряют всякий смысл – так, словно бы всё уже кончено.

Успешно с этим бороться выходит не каждый раз. Можно, например, структурировать жизненные приоритеты. Удивлять ребёнка, удивляться ребёнку, полюбовно трахаться с женой и с интересом тратить деньги. Вполне достаточно.

Настораживает другое: сны всё больше проникаются ролью шуруповёрта. Взвинчивают и подвинчивают. Инструмент никто не чистит, рука предумышленно вздрагивает.

Например, видел молодую женщину. Она сидела, опустив голову низко. Почти между колен. Как закумаренный бомж в последнем вагоне метро. Но при этом говорила по телефону.

«Она и сбила», – понял я.

Из четырёх машин две «вменились ни во что», остальные были в разной степени раздрызганны.

Позже прочитал отзыв знакомого о происходящем вокруг. Кругом аварии, сообщил он. Даже с трупами.

Так и есть.

Я сам видел.

Ему поддерживали голову зачем-то. Наверное, чтоб он мог наблюдать, как его ноги лежат рядом. Сорокалетние на вид ноги. Отчуждённая собственность.

Сегодня – то же самое. В таком покойном месте, что… происходящее напоминало техасскую резню бензопилой. Во время детского утренника, когда взрослые отвлеклись на другое.

Полагаю, от нехватки жизни всё приходит в равновесие. От удушья и скуки.

Властецентричное общество, чья голова – давно гнилушка. Спиртное помогать перестало. И адюльтер. И разговоры.