Блог-Note. Спонтанные записи в отсутствие голых женщин - Абросимов

Ярчайшие вспышки последовали дуплетом. Пронзительно багровые шары вздулись обманчиво далеко, чуть выше линии горизонта. Ледяной фильтр позволял наблюдать за ростом их очертаний, не прищуриваясь. В первый момент сознание отказывалось ассоциировать эту картину, много раз виденную в фильмах-катастрофах, с реальностью. Но я понимал, что пройдёт совсем немного времени, и взрывная волна легко поднимет мой автомобиль и все машины вокруг, выкорчует деревья и рекламные щиты, начнёт вырывать куски из монолитных многоэтажек, превратит асфальт и верхний слой почвы в густой неумолимый смерч, в котором сотрутся все представления о координатах, порядке и обратимости, сущее превратится в ужас и боль, и всё произойдёт быстро, гораздо быстрее, чем можно представить.

Холодея от вынесенного незнамо кем и почему приговора, я понял, что хочу сейчас только одного. Только одного! Услышать человеческий голос. Услышать хотя бы что-то сказанное им. И сказать самому. Хотя бы несколько слов. Успеть сказать. Успеть…

Я выхватил телефон. Руки предсказуемо тряслись. Список контактов. Так. Журнал последних входящих и исходящих. Так… вот… Я выбрал номер, активировал его и поднёс аппарат к уху.

Снаружи послышался гул, похожий на вой. Земля стала мелко трястись.

В трубке прозвучал первый длинный гудок… второй гудок… третий, последний…

Сейчас я думаю о том, что в преддверии смерти буду растерзан опасением о себе, беспокойством о ребёнке своём, тревогой за тексты, которые породил, и любовью к женщине, заслуживающей лучшей участи.

Это я к Тебе, Господь, обращаюсь.

Здесь я.

Чуть левее смотри.

Да… Видишь, нет?

Вот… Это я. Он самый.

Получив недавно распоряжения, обращённые не столько к другу, сколько к подразумеваемому душеприказчику, примерил ситуацию на себя.

Ну, то, что прах должен быть развеян над морем и – вне России, это понятно. Тут, как говорится, спорить не о чем. Однако ж важно и то, что с годами я становлюсь отчаянно текстоцентричной особью.

Между тем, один из принципиальнейших текстов, биение об лёд которого продолжается без малого уже лет десять, судя по всему, так и не будет завершён. А потому участь его предопределена. Он должен быть распечатан, сожжён и в виде пепла примешан к части моего праха. После чего развеян в пустыне американского штата Техас.

Понятно, что дело это трудоёмкое, энергозатратное и нервотрясущее. За всё – мы помним – нужно башлять. Но я накоплю. И слабых просьбой не потревожу.

Сегодня же существование немного продолжилось.

«Давно у врача не был. Что-то со слухом…» – подумал я, когда кассирша в супермаркете вернула мне банку «Хуча».

Сказала:

– Без паспорта или водительских не отпускаю!

И в это предлагалось верить.

В полном изумлении я коснулся рукой лица, заросшего буйно и рыже (усы, мол, и хвост – вот мои документы!). Но тут же руку приструнил. Сейчас заявит «у вас ус отклеился», я тогда вообще ничего не докажу.

– На меня нет ничего, – фрейдистски оговорился я.

– Тогда не продам. Мне возраст нужен.

– Да вы с ума сошли!!

В ужасе от перспективы остаться трезвым, я вспомнил, как орать.

– Шестьдесят девятого года рождения! Шесть-де-сят де-вя-то-го!! Я армию отслужил! В институте учился! Два раза женился! Ребёнку девять с половиной лет! И между прочим… – мои глаза самопроизвольно выпучились, – это только официальные данные.

Аплодисментов не дождался. Вместо них, пикнул сканер штрих-кодов.

Шёл потом и уныло сосал этот долбаный «Хуч». Самый горький «Хуч» в моей жизни. Точнее, он был обманчиво сладким… Впрочем, неважно.

Всё-таки хорошо быть простым, бесхитростным человеком. С работы утром приехал, дозу накатил, поставил «Мираж» – слушаешь:

«Я не понима-аю,

Почему скуча-аю,

Если ты не звОнишь мне…».

Какая там апперцепция многофигурности! К чему имманентность бытия?! Слёзы и так.

Рейтинг самых долгих голливудских браков заставил меня вспомнить реакцию на распад каждого из них. Изумление приводило к досаде, её сменяла злость от крушения некоторых личных идеалов, а потом всё заканчивалось безумолчным ворчанием, предвестником принятия. Любой дипломированный психолог пожал бы мне руку.

Но суть не в этом.

Полагаю, что любимое утверждение («всё имеет срок годности; человеческие отношения – тоже») имеет смысл вынести из комментов в статус.

Однажды я услышал от одной из своих умнейших подруг следующее:

– Обрати внимание. В 19 веке, когда браки скреплялись венцом, предполагающим вечную природу утверждаемого факта, т.е. буквально скреплялись «на века», какова была природа социума? Какова была частная конституция, вменяемая человеку, вне зависимости от его происхождения и, стало быть, возможностей? Наконец, сколько этот человек жил биологически? Он жил полноценно лет до сорока пяти. Дальше начинался старик. И отношение к нему было соответствующее. Его поступки воспринимались как старческие. Да он и сам их так воспринимал! Теперь же, – продолжала она, – сорок пять – «золотое сечение». Возраст, когда один сценарий полностью выработан, а жизни впереди дохуища (научный термин)! Деятельной жизни. Здоровой и полноценной. Зрелой, между прочим. С накопленным опытом, владением инструментами. Во всю ширь и мощь. Можно сказать, по полной программе. Впервые.

Она придвинулась ко мне вплотную. Так, что я почувствовал дыхание. Её самой, если угодно. Жизни.

– Ну? – спросила она.

Внешне замерев, я отшатнулся внутренне. Просто мы с самого начала договорились, что спать друг с другом не будем.

«Ты с жизнью не спишь. Забыл, что ли?», – шепнул изнутри недопнутый бес.

Очень долго и болезненно я искал потом свой эквивалент услышанной теории, которая показалась мне безупречной сразу. Совершенной на каком-то личном и даже художественном уровне. Тем более, на уровне «техническом», избавляющем образованных людей от необходимости спорить.

Не уверен, что в итоге найденный образ хорош по форме… хотя бы по форме. Но дело вот в чём.

Окончание жизненного пути с семейным, социальным, любовным (особенно с ним!) не совпадает. Практически всегда. Не синхронизируется. Если привычная дорога исчерпала себя, попросту закончилась – рельсы обрываются, впереди бетонный блок, а за ним чужой лес, – понятно, что нужно выйти, сделать пересадку и двигаться дальше. «Жизнь – это движение»; не стоит пренебрегать этим банальным лозунгом. Проблема же в том, что ближний круг любого творческого индивида – это не столько «родные и близкие», сколько попутчики и споспешествующие. (Не желающие воспринимать такое положение вещей как данность, сходят, обычно, не в конце пути, а на ближайшем полустанке. Да и шут с ними). Стало быть, необходимость пересадки есть залог, прежде всего, одиночества. Пересаживаться с тобой не будут. У них своя дорога. Другая.

Сие не страшно. Хоть и трагично. Но и натурально! Как любая неизбежность. К этому просто, как к смерти, нужно быть готовым.

Многие ли из нас готовы? Никто, собственно. Оттого и начинаются все фейспалмы, камингауты и прочие, более русские слова.

Правда, тут, желательно, обойтись без осуждений. Ибо слишком часто то, что осуждаешь – твоё будущее.

Если жизнь не задалась настолько, что превратилась в пытку, нужно отдаться мучению в такой степени, чтобы смерть – наиболее живучий ужас для всех подлинно смертных – превратилась в райское избавление.

Так я думал раньше. Теперь – нет.

К вопросу, который, так сказать, никто не задавал. О навязчивой идее.

У нас на кухне стоит большой пятилитровый термос с функцией автоматического подогрева воды. Прежний был снабжён английскими надписями, что меня вполне устраивало. Нынешний уже полностью русифицирован. Кнопка подогрева имеет надпись «подогрев». Кнопка выдачи воды обозначена как «насос». И вот каждый раз – каждый буквально божий раз! – нажимая эту кнопку, я говорю как бы в пустоту, то есть ни к кому конкретно не обращаясь:

– Ёбаный насос…

И с ужасом понимаю, что так будет всегда. До скончания термосного века. Либо – моего собственного.

У Володеньки на кухне, как нечаянно выяснилось, такой же стоит. С Володенькой мы, познакомившись семи лет от роду, так до четырнадцати и не расставались. Он поведал мне о таинстве ебли, а я хуйнул его рогатиной по всей голове. Именно он дебютно напоил меня вусмерть пьяным, а я научил его зыркать глазами, чтобы девочки увлажняли трусы. У нас была Великая Дружба, при утрате не восстановимая принципиально. Но всё-таки мы встретились. Я… мелкосортный журналист. И он – человек, «решающий вопросы».

С первой же секунды контакт задался лёгким и откровенным.

– Как оно?

– Нормально, – ответил я аккуратным рукопожатием.

– А в личном плане?