Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В наши дни подобное высказывание могло бы кое-кому показаться проповедью формализма. В начале XIV в. оно, однако, сверкало свежестью и знаменовало важный прогресс в сравнении с культом «добродетели» и «смысла». Потому что средневековая эстетика требовала от искусства не просто содержания, а отвлеченно-аллегорического содержания. И когда Данте повторяет эту догму, он отдает дань прошлому. А когда он восторгается красотой формы, – тем самым искусство эмансипируется от абстрактной дидактики. Сугубо литературные достоинства, оказывается, обладают самостоятельной ценностью. Художественная красота существенна помимо всяких аллегорий. В иные времена восхвалять форму – значит протестовать против внесения в искусство чуждого ему содержания. Данте искренне принимал аллегоризм, но чувственное чутье внушало ему подчас непривычные мысли.
Природа – «в смертном теле» – «пленяет взор» и «уловляет сердца». Художник состязается с ней при помощи резца или кисти. Превзойти не только античность, но и саму природу – высшая похвала в глазах Данте.
Был мрамор, изваянный так прекрасно,
Что подражать не только Поликлет,
Но и природа стала бы напрасно.
Одна песня «Чистилища» посвящена назидательной скульптуре, другая – не менее назидательным резным изображениям. Что, однако, поражает в них поэта? Барельеф, воспроизводящий церковную процессию, сделан так, что зритель готов услышать пение и почуять запах ладана. Мраморный ангел
Являлся нам в правдивости движенья
Так живо, что ни в чем не походил
На молчаливые изображенья.
А в резьбе
Казался мертвый мертв, живые живы;
Увидеть явь отчетливей нельзя…
Итак, совершенство – в подражании природе[866]. «Живые живы» – лучшее, что можно сказать о произведении. Эта формула правдоподобия, доходящего до иллюзии (которая, будучи натуралистически истолкована, основательно вредила и вредит искусству), явилась в XIV в. наивной формулой реализма. Она опрокидывала застывшие шаблоны, рассудочность и схематизм.
Дантовская эстетика, как и политика или этика, обнаруживает неизбежную противоречивость. Ее фасад кажется старым, а за ним уже скрываются возрожденческие вкусы и оценки. Даже те, кто усматривают в идеологии Данте одни консервативные черты, признают: его поэзия обращена к новому времени. Это, может быть, единственное, на чем сходятся все пишущие о «Комедии». Но противопоставление «реакционного» мировоззрения и «прогрессивного» творчества флорентийца – несостоятельно. Они двигались в одном направлении. Верно лишь, что поэтическая практика Данте при этом опережала его рассуждения об искусстве. Как это бывает с художниками, его вкус оказался бескомпромиссней, а воображение – смелей и подвижней, чем теоретическое мышление.
Разумеется, не религиозными умозрениями и экстазом близок нам Данте спустя семь веков. Однако не следует вычленять из «Комедии» «элементы реализма» и противопоставлять их символам и аллегориям, видя в последних едва ли не художественную слабость поэта. Все не так просто. Конечно, аллегоризм связывал Данте с прошлым, а чувственная зоркость с будущим. Но противоречивые свойства сплавлены в горниле дантовской индивидуальности. Действительность дает тепло символу, символ наделяет значительностью непосредственные картины жизни. Реализм Данте фантастичен, а мистика его правдоподобна. Реальность у него загадочна, а символ – осязаем. Достаточно одной «Божественной комедии», чтобы доказать несостоятельность схемы «реализм – антиреализм». Бюргерская культура зачала и выносила Ренессанс. Через «Комедию» проходит граница средневековой поэзии и поэзии нового времени. Ее можно прочертить умозрительно. Но к нам дошли не «стороны» или «черты» «Комедии», а – «Комедия». Бессмертие хитрей литературоведов.
Выявляя самые общие тенденции в истории искусства, мы неизбежно приходим к абстракциям «средневекового аллегоризма» или «возрожденческого реализма» – абстракциям содержательным и полезным. Не стоит лишь забывать, что в живом творчестве сталкиваются и сплетаются именно тенденции, а не окаменевшие отвлеченности. Можно ли, допустим, истолковать напряженную духовность Баха, «очистив» ее от религиозного чувства? Разумеется, в баховских «Страстях» свершается секуляризация музыки. Но как? Светскость остается еще религиозной, зато религиозность становится светской. Оба качества выступают как продолжение друг друга. То же самое у Данте. Аллегория в «Комедии» – не омертвелая оболочка. Она перестраивается и перерождается изнутри. Ибо поэтика Данте не только противоречива, но и органична. Созданное им – неповторимое тому художественное свидетельство. И если научный анализ разъемлет и классифицирует свойства дантовского метода, то наше воображение с признательным восхищением воспринимает «Комедию» в ее единстве.
«И кто умеет смотреть, увидит, что все это прекрасно»
Двести лет тому назад Вольтер, смутно сознававший мощь дантовского гения, столь мало отвечавшего вкусам французского классицизма, насмешливо заметил: «Его репутация всегда будет незыблемой, ибо его почти не читают. У него есть два десятка строк, которые знают наизусть: этого достаточно, чтобы избавить себя от труда познакомиться с остальным»[867].
Имя Данте у нас окружено не только почтением, но и живым интересом. Однако замечание Вольтера до сих пор сохраняет некоторую «актуальность». Каждый образованный человек прочел от начала до конца «Одиссею», «Дон Кихота» или «Гамлета». Каждый ли может сказать это о «Божественной комедии»? А ведь речь идет об одном из самых глубоких и простодушных поэтов всех времен и народов. Да! Но и об одном из самых трудных.
Данте отправился в воображаемое путешествие по трем загробным царствам с полной верой не только в их существование, но и в серьезность своих соображений о топографии ада и распределении райских блаженств. Часто невозможно понять, где проходит граница между поэтической и буквальной убежденностью, где кончается фантазия и начинается гипотеза. Современники особенно ценили бездну космогонической, физической, географической, философской и прочей учености, обнаруженной автором. Темные теоретические проблемы изложены с непринужденностью и блеском. Однако сами проблемы в наше время несколько устарели…
Столь же незнакомы читателю исторические и политические мотивы, без которых не было бы «Комедии». Все эти богословские сведения и споры, бесчисленные имена, события, термины, намеки, аллегории нуждаются в огромном комментарии, над которым сотни лет трудились и трудятся дантологи.
По-видимому, волновать это давно уже не может. Иному читателю скучно поминутно заглядывать в примечания. А иначе поэма малопонятна. Конечно, некоторые эпизоды впечатляют сразу, без всякой подготовки. Но охватить «Комедию» как художественное целое нельзя вне ее исторического фона и интеллектуальной атмосферы. Чтобы оценить поэзию Данте, незачем, разумеется, штудировать целую библиотеку. Необходимо лишь представить себе в главных чертах эпоху, уже совсем далекую от нас. Необходимо ощутить ее колорит. Зато любознательный читатель, готовый освоить необычный материал и тон рассказа о загробном путешествии, – загорится восторгом!
Дантовский стих открывается медленному, очень внимательному чтению,
