Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О Данте написаны тысячи книг[890]. Наука скрупулезно исследовала и прокомментировала буквально каждую его строку, накопив горы добротного фактического материала и добившись замечательных текстологических успехов. В трудах многочисленных «дантовских» обществ, в специальных дантологических журналах и сборниках были рассмотрены вдоль и поперек все события, имена, даты, имеющие хоть какое-нибудь отношение к жизни и творчеству поэта. Был всесторонне обсужден каждый политический или личный намек в «Комедии» и была тщательно зарегистрирована каждая ссылка или реминисценция в «Пире». Существуют десятки особых исследований на темы: Данте и астрономия, Данте и музыка, Данте и география и т. д. Существуют работы, в которых выясняется, знал ли Данте греческий язык и бывал ли, скажем, Данте когда-нибудь в небольших итальянских городах Удине или Персичето. Есть обширная литература даже о Джемме Донати, жене поэта, с которой он навсегда расстался за двадцать лет до своей кончины, ни разу не обмолвившись о ней в стихах, и о которой почти ничего не известно. А работам о Беатриче, уж разумеется, – несть числа. Несколько поколений серьезных исследователей создали надежную биографию Данте. Появились словари дантовского языка. В двухтомной «Дантовской энциклопедии», принадлежащей перу Скартаццини, можно найти любую справку – вплоть до того, что, например, слово «расе» («мир») встречается в «Комедии» 36 раз[891].
По объективное историческое содержание дантовского понятия «мир» осталось у Скартаццини нераскрытым. И это не случайно. Буржуазная дантология, несмотря на все свои успехи, оказалась все же не в силах подлинно глубоко и точно оценить значение и сущность идеологии Данте.
Социологический анализ был лишен неоспоримости филологических и художественных наблюдений. И вовсе не потому, что общеисторическим фоном творчества Данте мало занимались. Напротив. Эпоха Данте заинтересовала уже эрудитов XVIII в. во главе с Муратори. Интерес к Данте в XIX в. подогревался сначала движением карбонариев, а затем движением Рисорджименто и был, как уже отмечалось, тесно связан с политикой. Уго Фосколо, зачинатель новой дантологии, говоря словами Маццини, «искал в Данте не только поэта, но гражданина, реформатора, апостола религии, пророка нации». После объединения Италии историки-позитивисты, вдохновляясь национально-демократическими идеями, соперничают в изучении наследия Данте с литературоведами. Исследователи школы Паскуале Виллари проделали огромную работу. Но политические идеи флорентийского изгнанника почти никогда не рассматривались как объективно-классовые идеи. Конкретные социальные корни теорий Данте или оставались вне поля зрения, или освещались узко и поверхностно.
В западной исторической литературе часто говорилось, что политические взгляды Данте лишены реальной почвы, будучи плодом пылкой поэтической фантазии и увлеченности мечтателя. Один автор доказывал, что Данте «жил только прошлым», «одинокий, как все пророки», погруженный в мистические видения. И называл дантовскую монархию «утопией всех средних веков» об универсальном единстве[892]. Другой исследователь усматривал в антикапиталистических высказываниях поэта абстрактно-моральные побуждения. И писал о Данте: «он был плохим политиком, потому что был политиком сердца, привлекая теоретические спекуляции для обоснования своих чувств»[893]. Третий, напоминая, что политические надежды Данте оказались «тщетными иллюзиями», утверждал, что Данте – «прежде всего поэт», погруженный в свои сны[894]. Четвертый историк считал обращение Данте к «умирающей империи» результатом скорбных превратностей его судьбы, порождением отчаяния, охватившего поэта в изгнании[895]. И т. д. и т. п.
Все это избавляет от необходимости ответить на вопрос, почему теории Данте остались «тщетными иллюзиями», какие свойства самой исторической действительности породили его надежды и одновременно обусловили их призрачность.
Иную позицию занял Ф. Эрколе. Он рассматривал взгляды Данте на широком фоне развития итальянской политической мысли. И уже простое сопоставление дантовской «всемирной монархии» со взглядами его предшественников, современников и потомков делало очевидным, что теория Данте является составным звеном в длинной цепи сходных идеологических построений – от Джованни да Витербо до Альбертино Муссато, от Чино да Пистойя до Кола ди Риенцо. Но Эрколе не выходил из круга истории идей как таковых. Приближаясь к единственно правильному тезису о глубокой исторической оправданности возникновения утопии Данте, Эрколе ограничивался, однако, следующим доводом: «Его (Данте. – Л. Б.) политический идеал не был грезой, ибо опирался на нечто реально и постоянно существовавшее в общественном праве и в итальянском политическом сознании – на понятие империи»[896].
Историческая реальность, таким образом, сводилась к «юридическим традициям болонской школы».
И работа Эрколе демонстрировала те недостатки, которые в большей или меньшей степени характерны даже для самых блестящих исследований западных дантологов об идеологии Данте, – для классических трудов И. дель Лунго, П. Виллари, И. Цингарелли, А. Сольми, М. Барби и др.[897] В этих исследованиях рассыпано много значительных выводов относительно светского духа теорий Данте, национального характера его утопии, связей Данте с пополанской демократией и т. д. Но ценные наблюдения затемнялись отсутствием последовательного историзма.
Либеральные историки-позитивисты, а позднее филологи во главе с талантливым Микеле Барби, не сумели вывести политическое учение Данте из особенностей его эпохи, модернизируя и сближая афоризмы «Монархии» с идеями XIX в.
Например, Паскуале Виллари, верно уловив в утопии Данте национальное содержание, не в состоянии был объяснить, почему стремление к объединению Италии облечено у Данте в форму теории всемирной монархии. Виллари или ссылается на то, что Данте «не понимал» всей важности «национального принципа», или «оправдывает» поэта тем, что в его духе возобладал благородный «принцип интернационализма», который был присущ «борцам за итальянскую свободу» вплоть до Маццини…[898]
Не может ответить на это и Барби. В работе, являющейся своего рода итогом многолетних исследований маститого дантолога, мы находим великолепное изложение взглядов поэта, но в ней нет анализа их конкретно-исторической основы. Нас не могут удовлетворить общие соображения о тесной связи Данте с итальянской действительностью. «Поэт, конечно, судил обо всем, исходя из потрясений и распрей, охвативших его Флоренцию и Италию», – справедливо замечает Барби. Но это весьма иллюзорный и расплывчатый историзм. У Барби нет и речи о социальной обусловленности творчества Данте. Трагизм «Божественной комедии» истолковывается биографически «узким и отчасти неверным взглядом» человека, разделившего судьбу «несчастных изгнанников из отечества». А рассуждения Барби о реалистичности дантовской теории всемирной монархии, порожденной плачевным положением раздробленной Италии, заканчиваются выводом, позволяющим уже угадать влияние Бенедетто Кроче (о котором будет
