Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сейчас, потерпи. – Приподнимая послушника за плечи, Трифон осторожно поднес ковш. – Пей, ключевая водица…
Савва жадно сделал пару больших глотков, больше не позволил Трифон:
– Вода для тебя – как для грешника молитва: без нее погибнешь, а дать в избытке – захлебнешься до смерти.
Вода… Какое наслаждение несет она жаждущему, каким восторгом наполняет существо, впитывающее в себя каждую живительную каплю, сравнимое разве с пришедшим после удушья вздохом… Савва облизнул растрескавшиеся губы:
– Сколько прошло дней?
– Три дня. – Старец положил земной поклон. – Дивом спасся, да из мертвых воскрес… Воочию чудо зрю!
Старец загадочно посмотрел на послушника и вытащил из сумки замазанные кровью листы.
– Узнаешь?
Савва протянул руку и коснулся переписанного старцем откровения Иоанна Богослова, которое он выпросил почитать до приезда в Орел.
– Кабы не святое слово, зарезал бы злодей насмерть. В бумаге застряло вражье лезвие, увязла в Писании смерть… Сие чудо первое. А мне, грешному, знамение, чтобы не обличать тебя за желание вернуться в мир. Раз Господь хранит, значит, на то Его святая воля…
Трифон вновь поднес ковш к губам, позволяя на этот раз сделать на глоток больше.
– Всякий пьющий воду сию возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую даст Спаситель, тот не будет жаждать вовек; ибо вода, которую дает Он, сделается источником воды, текущей в жизнь вечную.
Трифон отломил от краюхи маленький кусочек и протиснул его послушнику в рот:
– Вот хлебушко, вкушай во славу Божию, полегчает… Список откровения, кровью скрепленный, теперь по праву твой…
– Второе чудо… – сдавленно прохрипел Савва. – О нем сказывай…
Старец заботливо вытер лицо Снегова большим белым платом:
– Нож лютым зелием мазан, даже от малой царапины неминуема погибель злая. А ты вот живой…
Савва собрался с силами и, подтягивая под себя локти, приподнялся:
– Что пустосвятец? Схвачен?
– Убег… как ветром сдуло… Никто и следу найти не может… Только сказывают, что не тать это был и не шаталец убогий, а соглядатай, присланный из-за Камня…
* * *
Воскресный день подходил к концу, и жители городка спешили насладиться уходящей Масленицей: богатые выносили на улицу остатки пирогов да сырных оладий, выставляли ведра пенистой овсянки; кто победнее, успевали наесться и напиться от чужих щедрот. Затем, испрашивая друг у друга прощения, люди кланялись в пояс и целовались. Так вереница лобызающихся и молящихся о добре-здоровье хлебосольных хозяев двигалась от двора ко двору, обрастая новыми прощенными, превращалась в могучее шествие, подобное Крестному ходу.
К концу дня на узких улочках Орла-городка было не протолкнуться, а толпа все прибывала: кто возвратился из деревень и острожков от родичей, кто смог к вечеру отойти после субботнего взятия снежного городка, а кто едва оклемался от одолевшего похмелья.
Вот пестрая орава уже не движется, застыв в ожидании на церковной площади. С первыми ударами в колокол толпа оживилась, дрогнула, колыхнувшись, подобно набежавшей волне: каждый спешил отдать поклон, считая, что если успеет первым, то испросит прощения грехов за всю разгульную Масленицу.
Снегов с трудом стоял на ногах, но упросил-таки одурелого Васильку сходить вместе с ним на проводы Масленицы, потешиться зрелищем да очиститься вместе со всем миром. Савва любил видеть, как в момент общего покаяния меняются человеческие лица, что даже самые суровые и корыстолюбивые глаза наполняются дивным светом появляющихся на небе звезд.
Вот бабы затянули «Прощай, Масленица», а мужики озорно и рьяно принялись выкрикивать:
– Палить блиноедку! Жечь толстозадую!
Внезапно, словно из-под земли, показалось соломенное чучело, горделиво восседающее на козле, украшенном пестрыми лентами да увешенном шумелками с шаркунцами. Козел вез Масленицу не своей волей – дюжие детины напирали ему в шею березовыми черенями с двух сторон.
– Ишь, чертова образина, упирается не идет… – ахала толстая баба в заношенном шушуне. – Все бы ему, нечистому, барахвоститься да шуликать…
– Ничаго, – подбодрил плюгавенький мужичок, – запалят огнем, вмиг отшуликает!
Толпа радостно загудела, загорланила песни и, подгоняя козла хворостинами, двинулась из городка прочь, направившись к яру.
Масленица-обманщица,
Обманула, провела,
За околицу завела!
Дала редьки хвост
На Великий пост!
Сама села на козла
Втихомолку удрала!
Воротись, воротись,
На костре вознесись!
Разношерстный народ остановился на высоком берегу, куда проворные ребятишки загодя натаскали вдоволь поленьев, сучьев, соломы да сена.
– Прощай, Масленица! – пронеслось над толпою.
Мужики привязали козла к вкопанному столбу, быстро обложили его дровами. Ожидающий смерти козел уже ничему не противился, безучастно наблюдая за происходящим, неспешно выщипывая прижатую поленьями сухую траву.
– Запаляй да подпаливай! – пронеслось над рекою, но вместо масленичного кострового из толпы выскочил Василько с обнаженною саблей. Одуревшим взглядом посмотрел на соломенное чучело и с диким воплем принялся пластать ее от плеча.
– Ой, ма! – заголосили женщины.
Мужики было двинулись урезонить казака, но Василька оглядел их безумным взглядом и задиристо выпалил:
– Не казачье дело – горшки лепить, казачье дело – горшки колотить!
Затем посмотрел на жалобно блеющего козла и одним ударом снес ему голову. В этот момент костровой исхитрился толкнуть казака в спину, и он, теряя в снегу саблю и шапку, под всеобщий хохот кубарем покатился с горы, к прорубленной еще в Крещение иордани… Костровой живо разжег огонь и принялся закидывать в него разбросанные куски чучела.
Масленица, Масленица,
Весело гуляла,
Песни играла,
Протянула до поста —
Гори, гори, сатана!
Никто, кроме Саввы, не разглядел в безумной выходке казака вещее предзнаменования, сулившее кровь, войну и пожарища…
– Огненные колеса! Огненные колеса!
Над головами собравшейся толпы медленно плыли три колеса уезжающей Масленицы, собранные из просмоленных ветвей, бересты и соломы. Большие, в полный человеческий рост, они мерно покачивались на поднятых вверх руках, словно венки, пущенные по речным водам, готовые утонуть или исчезнуть за горизонтом, чтобы, возродившись поутру, взойти на небо живым солнцем.
Давай, давай, не зевай,
Яро пламень занимай!
Костровой подхватил первое колесо и, ткнув его в масленичный огонь, с силой толкнул катиться под гору. Раскачиваясь из стороны в сторону, колесо нехотя покатилось вниз, но, занявшись и превращаясь в подпрыгивающий огненный шар, понеслось быстрее, оставляя яркие всполохи по сугробам. Достигнув реки, подпрыгнуло вверх на небольшом бугорке и, разломившись на части, рухнуло в открытую прорубь.
Первое – неверное!
Земля пухом
Старым духам!
Костровой поджег второе колесо, но не как
