Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толпа восторженно закричала, отзываясь на пламенный сход многоголосным пением бубенцов.
Второе – золотое!
Смотри, Христос,
Как понеслось!
Распластавшись возле проруби, очумевший Василько следил слюдяными глазами, как катятся с плахи отрубленные головы; скоро и весело несутся они вниз, прожигая землю пылающими нимбами, при каждом ударе о бугорок брызжут не святой кровью, а огненными серафимами, неустанно поющими одну и ту же песнь: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!»
Василько тянет руки, хочет поймать серафима пальцами, погладить, приласкать маков цвет, да только руки его дыбою растянуты, выворочены из суставов, безвольно болтаются поникшей травой, не живые, не мертвые… Хочет он позвать своих товарищей, да монашек Савва далече, на горе, играет деткам на дудочке, а атамана Карего за рученьки да за ноженьки привязали к колесу и, потешаясь, дробят железным прутом его кости.
Колесо несется, мчится над заснеженной рекой, парит на бессчетных серафимовых крыльях, нисходя от сияющего светами престола Божьего в непроглядный мрак грешной земли…
Прощай, Масленица!
Живы будем – свидимся…
Глава 12
Волчий лов
Наступили дни Великого поста, вместе с ними пришло время исполнения обетов, трудов неустанных, самозабвенных, что приводят к вратам райским и праведного, и грешного…
– Никак к Григорию Аникиевичу пожаловал? Так ты не в хоромы ходь, а сразу в баню. Он тама из себя скверну гоняет… – Дворник заломил шапку, утер вспотевшее лицо снегом и указал, где найти хозяина.
В небольшой, но ладно срубленной баньке тепло и сыро. Пахнет березовым листом и густым ароматом хвои. На полоке горит свеча. Истоплено, но не для пару, а ради теплого омовения. Григорий Аникиевич, босоногий, в белоснежном исподнем, стоял возле парной шайки и полоскал водкою рот. Заметив Данилу, улыбнулся, протягивая хмельной ковш. Карий отрицательно покачал головой.
– Тебе виднее, мне помогает, – вздохнул Строганов широко крестясь. – Посты постимся, а никуда не годимся; но выполощешься после Масленицы водкою, так будто заново на свет народишься…
– Праздники, Григорий Аникиевич, минули. Пора волчий лов открывать. – Карий кинул на полок отсеченный волчий хвост. – Обоз твой еле уцелел, воротная стража одного застрелила.
– Худо, зверь пошел крупный… – Строганов покрутил хвост и бросил его к порожку. – Надобен пытливый ловчий, хитрый, рыщущий, ни в чем волкам не уступающий. Такой, что ведает повадки и хитрости не только зверя, но и оборотня. А такого ловца у меня нету!
– Что, пермяки не добывают волков? Или среди них охотники перевелись?
– Куда там! Святое зверье! – Строганов махнул рукой. – Думаю, врут, черти, специально берегут волков в своей Парме, чтобы русские особо в их уделы не совались…
– Сами как промышляют? Бьют же стрелами и белок, и куниц, и осторожных соболей добывают, неделями в лесах пропадая. Почему же волки их не режут? Или какой уговор промеж себя держат?
– Выходит, что так… Загнали нас в городки да в острожки, как в клети, земля только на царевой грамоте наша. Пермяки ею миром правят, вогульцы – войною. А мы взаперти сидим, стены ладим повыше да покрепче, глаза пучим, как их деревянные болваны…
– Негоже жить, когда от страха небо с овчинку кажется… – Данила почуял, что купец готов к схватке, не боясь никакого исхода. – Разберемся с волками, одним ворогом меньше станет.
Строганов поставил ковшик на лавку и принялся промывать лицо березовым настоем:
– Есть парнишка, Пахомием кличут, безусый, совсем малец… Отец его был знатным следопытом, настоящим крещеным лешаком, волхователем Пармы. За зиму столько мягкой рухляди наготовит, что и царю не стыдно преподнесть за весь Орел-город!
– Что с ним случилось? – Карий подал Строганову рушник.
Григорий тщательно утер глаза, затем уши и бороду, а потом начал не спеша вытирать руки.
– Извели, окаянные. Не то ядом, не то порчу наслали. В месяц высох мужик, сгорел, как лучина, да и в тень смертную сошел…
– Искали виновных?
– Искали! Монах пленный, взятый с войны Ливонской, Бенька Латинянин, почитай, половине девок титьки перещупал, все волосы с тела обрил. Представь, каков паскудец! Так после сего ребята так отделали, что он чуть было в нашу веру не покрестился. Я не позволил. Сказал, что у нас силком никого не гонят. А мужикам наказ дал: кто Беньку дерзнет бить, тому собственноручно ноздри рвать стану!
– Помогли уговоры?
– Как иначе? Ясно, помогли. Только Бенька все равно боится из хором выходить. Целыми днями сидит, книжки латинские читает… Ну да и аминь с ним, пусть себе читает. Глядишь, и он на что сгодится!
Карий усмехнулся, подумав, что Строганов наверняка точно так же думает про него.
– Сведи-ка меня с Пахомием. Погляжу на него, потолкую, может, что передалось ему от отца. Да и зверь не хитрее и не крепче человека будет. Из праха изошел, в прах и сойдет…
Строганов вышел в предбанник, залез в катаные чуни и укутался в тулуп:
– Добро, Данила, добро! Сейчас же кликну Пахомку, вместе посидим, покумекаем. Истинно говорится, не так трудно сделать, как тяжело задумать. Пора бить волков: не все окаянным Масленица!
* * *
– Волк, все ра-авно, что человек, ищет лучшей до-оли через чужую кро-овь, да идолу, лесному Царьку, мо-олится… – Смущенный, что сидит за одним столом с самим Строгановым, Пахом заикался, беспрестанно от волнения теребя мочку уха. – Только алчность их превы-ыше человеческой жа-адности, да ярость ихняя слепа, оттого и вера их сла-абже нашей.
– Ты, отроча, прежде чем рот открыть, крепко подумай. – Негодуя, Григорий Аникиевич, хлопнул по столу ладонью. – Битый час травишь побасенки! Ты не о вере волчьей толкуй, говори, как можно побыстрее извести проклятое племя. Или мыслишь, что не звери они, а волколаки, и в деле без колдовства никак не обошлось? Тогда прямо скажи, Строгановы за правду не карают!
– То не са-ам умыслил, то меня ба-атюшка учил. – Пахомий потупил глаза полные слез. – Сперва велите ска-азывать без утайки, как есть, а потом бра-аните…
– Никто тебя не бранит, – ободрил паренька Данила. – Непривычно говоришь, путано. Как не усомниться?
– Вера-то гла-авней всякого колдовства будет. – Пахомий виновато посмотрел на Строганова. – Убьешь волка без веры, та-ак его дух в чело-овека войдет, изведешь стаю – столько ж людей станут во-олками.
– Не верю! Чертовщина, да и только! –
