Лодка в протоке - Галина Васильевна Черноголовина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во дворе у Мирошника завыла собака. Тамара Константиновна встала и прикрыла плотнее двери, но вой доносился всё равно, потом послышался визг.
— Бьёт...— всхлипнула Любовь Михайловна.— Рома, Ромочка всё отца спрашивал: «Папа, ну почему дядя Мирошник такой злой?» Ой, где же он, где же мой сыночка?
Надейка зарылась лицом в подушку, чтобы ничего не видеть и не слышать, потому что чувствовала: ещё немного — она тоже выскочит на улицу н громко закричит от страха и горя.
Долго не спали в эту ночь и в доме Стрижко. Ню-ся и Ваня всё хотели бежать к Шурыгиным, но мать не пускала: «У людей горе, а вы будете на глазах вертеться».
Когда Николай Васильевич подходил к дому, он увидел Грома, сидевшего у забора, возле скамейки. А на скамейке кто-то лежал, поджав ноги и укрывшись серым, похожим на Ромкино пальтишком.
У Николая Васильевича дрогнуло сердце. Он приподнял полу, укрывавшую лицо.
Женька Смородин вскочил, протирая глаза.
— Нашли? — спросил он.
Ох, как трудно было Николаю Васильевичу открыть дверь и войти в избу!..
В КОРИЧНЕВО!! ПРОТОКЕ
Каждая коряга впереди казалась Мирошнику лодкой, но, когда он увидел свою, настоящую лодку, он не поверил глазам. Моторка даже не покачивалась, плотно уткнувшись носом в береговые кусты. Шурыгин-то, Шурыгин, как же не дошёл он до Коричневой протоки? Какая это удача для Мирош-ника!
Руки тряслись. Кое-как он вытащил из скобы дужку замка, опасливо приподнял крышку.
— Эге-гей!
Крышка захлопнулась. Мирошник обернулся. Из-за кривуна, ловко вертя веслом с лопатками па обоих концах, плыл на оморочке дедушка Пасхар.
— Слышу мотор,— радостно говорил он, приставая к моторке, в которой стоял Мирошник.— Вот хорошо! Здравствуй! Табак есть? Мой весь кончился.
Мирошник молча протянул кисет.
— Лодку догонял? — набивая трубку, спросил дедушка Пасхар и поцокал языком.— Сильная буря была. Хорошо, не утонула...
— Да, хорошо,— нехотя отозвался Мирошник, налаживая буксир. Нужно скорей уходить от этого нанайца да решать, что дальше.
— Куда же ты? — удивился дедушка Пасхар.— Пойдём к нам в шалаш. Тут недалеко, за кустами. Чаю попьём. Внуковы картинки посмотришь. Хорошие картинки... Эге-гей! Аким!—вдруг закричал он.— К нам гость!
— Некогда мне,— ответил Мирошник.— Табак себе оставь. Я домой еду.
— Спасибо! — обрадовался дедушка.— Сейчас я пересыплю.
— Да не надо... Потом как-нибудь... Отчаливай, я разворачиваться буду.
Но дедушка Пасхар уже перешагнул в моторку, присел на рундук, чтоб было удобней, и стал пересыпать табак из Мирошникова кисета в свой кожаный мешочек. И тут он не то услышал, не то чутьём старого охотника почуял под собой, в рундуке, живое дыхание...
— Рундук пустой? — спросил он.
Мирошник вдруг взорвался:
— Какое твоё дело? Вылезай живей из моей лодки, а то в воду швырну!
— Ты старый человек,— с достоинством сказал дедушка.— Я тоже старый. Зачем ругаешься? Табак жалко? Возьми обратно...
И он стал пересыпать табак обратно в кисет Ми-рошника.
— Что ты! Что ты! —изменил тон Мирошник.— Извини, перетомился я, пока лодку искал.
— Половину табака возьму,— твёрдо сказал дедушка.— Больше не возьму.
— Ладно, бери половину,—через силу улыбнулся Мирошник.
И тут, в утренней тишине, явственно послышался стон...
— Кто это? — вскочил с рундука дедушка Пас-хар и, не дав Мирошнику опомниться, поднял крышку.
Серые щёки Мирошника дрожали, как студень, улыбка превратилась в оскал, глаза остекленели...
Таким и увидел его Аким, который спустился к берегу посмотреть, что за гость явился к ним так рано.
А дедушка Пасхар уже держал на руках Ромку, который был без сознания.
— Не знаю, сном-духом не ведаю,—бормотал Мирошник, затравленно переводя глаза то на дедушку, то на Акима.
Аким расстелил на траве свой пиджак, дедушка
Пасхар положил Ромку, с трудом распрямил ему ноги. На свежем воздухе Ромка пришёл в сознание, открыл глаза. Из багрово-красного тумана выплыло оскаленное лицо Мирошника. Ромка вскрикнул и опять провалился в чёрную яму.
— Не знаю, не знаю,— безнадёжно твердил Мирошник.— Я на звероферме был. Кто его закрыл?.. Пришёл — соседка говорит, мальчонка пропал...
— Там разберёмся,— сказал Аким. Он укутал Ромку в пиджак и сел в лодку, на которой приехал Мирошник.— Заводите мотор. Быстрее, быстрее!
Когда моторка вырвалась из Коричневой протоки на простор Тура, Аким и Мирошник увидели, что навстречу идёт почтовый катер и лодки—много лодок...
ДО СВИДАНЬЯ, РОМКА!
— Женька! Ты пойдёшь к Ромке в больницу? — кричала Надейка у дома Смородиных, размахивая сумкой-авоськой.
— Сейчас, только сестрёнку обую — она спала, погоди немного! — крикнул Женька, высунувшись из окна.
В авоське у Надейки была баночка голубичного варенья и рассказы Гайдара.
«Не мог раньше со своей сестрёнкой управиться,— досадовала она на Женьку.— Тётя Люба сказала: к пяти часам приходить, не раньше и не позже».
Кто-то тронул её за плечо. Надейка обернулась. Мирошник! Сгорбленный, с обвязанным горлом и не говорит — хрипит:
— Ты в больницу, я слышал... Вот передай Роме... Игрушечку... Игрушечку в лодке нашёл... Мне чужого не надо.
— Хорошо,— сказала Надейка испуганно.— Только это не игрушка, это компас...
— Компас,— прохрипел Мирошник.— Верно, компас... Ну, как он там, поправляется?
— Лежит,—сказала Надейка.—Темиература у него скачет.
Мирошник хотел ещё что-то сказать, но потом махнул рукой и пошёл прочь. Он ходил по селу, как зачумлённый. Все уже знали, как поступил он с Ромкой, и все отворачивались от него с брезгливостью и недоумением: как мог человек сделать такое?
— Идём,— сказал Женька, выходя со двора и таща за руку свою пятилетнюю сестру, за которой сейчас, в каникулы, он обязан был присматривать.
Женькину сестру оставили со Стрижатами, на попечение Нюсиной мамы, а сами вчетвером — Надейка, Женя, Ваня и Нюся — пошли в больницу.
Любовь Михайловна встретила ребят в приёмном покое, дала им халаты, длинные, до пят, проверила, что принесли, и отобрала у Надейки компас.
— Не надо ему напоминать,— сказала она.— И про Мирошника не надо, будто его и нет.
Ромке было лучше. Сегодня он уже улыбался, и Женька, довольный, представлял в лицах, как Нюся заколдовала его там, в лесу,
