Минтака Ориона - Юрий Гельман

И столько искренности, столько неподдельной нужды было в глазах этой, по сути, еще девочки, но и врожденного, не стертого, не опошленного никакими жизненными трудностями женского кокетства, что Эндрю без колебаний согласился принять услуги Жизель.

Позднее, уже вечером, когда она освободилась от работы, и Эндрю пошел с ней гулять по Елисейским полям, он вдруг понял, какой подарок ему приготовила судьба в лице этой невзрачной, в общем-то, девчонки. Жизель оказалась настолько сведущей в тайнах аристократической жизни и дворцовых интриг, что не было, казалось вопроса, на который она бы не смогла ответить.

Уловив эти ее феноменальные способности, Эндрю, интересуясь архитектурой зданий, названиями улиц, отдельными понятиями, между делом задавал девочке волнующие его вопросы. И уже через час с небольшим, прощаясь с ней у ее дома на окраине, он знал практически все о маркизе дю Шатле, которая занимала его куда больше, чем любая достопримечательность Парижа.

Десять дней, которые Эндрю провел в ожидании герцогини Кингстон, он посвятил дальнейшему изучению парижской жизни, ее бытовым особенностям, выучил несколько фраз для извозчиков, которые помогали ему передвигаться по городу. Жизель, которая за это время привязалась к англичанину и которой он охотно платил за уроки, была в полном восторге от своего нового клиента, даже однажды, проявляя свою непосредственность, назвала Эндрю своим самым способным учеником.

И когда в первых числах июня в Париж приехала леди Елизавета, у Эндрю уже был готов план относительно добычи сережек маркизы дю Шатле.

Эта молодая и весьма привлекательная особа, являвшаяся одной из новых фавориток любвеобильного Людовика, короля Франции, была, как и все прочие, задвинута на второй план энергичной и всевластной маркизой де Помпадур. Последняя, разделяя ложе с королем, не только окружала его нежной заботой и вниманием, но давно уже решала вместо него вопросы внутренней и внешней политики. Маркиза была умна, образована, широкий круг ее интересов охватывал литературу, живопись, резьбу по камню, музыку и даже производство фарфора. Предприимчивая любовница короля давно пыталась организовать во Франции фарфоровое дело, но ей всякий раз что-то мешало: то не хватало денег, то не было знающих мастеров, а то вдруг какая-то война мешала наладить производство сервизов и ваз.

И вот тут как раз Эндрю и нащупал слабое место. Дело в том, что обладательница сережек маркиза дю Шатле, справедливо полагаясь на свою молодость и свежесть, мечтала сменить стареющую де Помпадур в качестве главной фаворитки. Но ее мелкого ума, еще не достаточно закаленного в горниле придворных интриг, как правило, не хватало, чтобы организовать какое-нибудь выгодное для себя предприятие.

И тут на сцену вышла ослепительно красивая и неслыханно богатая английская герцогиня, которая приехала в Париж поразвлечься. На одном из летних балов в Тюильри она познакомилась с дю Шатле и так, между прочим, поинтересовалась ее придворной жизнью. Леди Елизавете не составило особого труда выведать у дю Шатле ее привязанности и желания.

– А хотите совет, милочка? – играя, спросила герцогиня.

– Почту за честь получить его от вас.

– Тогда слушайте: прежде всего, вам необходимо завоевать полное расположение маркизы де Помпадур. Да-да, моя дорогая, иногда для того, чтобы свалить соперника, не достаточно враждовать с ним, нужно войти к нему в доверие, и это дает куда более существенные преимущества.

– Но как это сделать?

– Все очень просто, – ответила леди Елизавета, чувствуя, что рыба клюнула на ее наживку. – У маркизы де Помпадур, как мне известно, есть навязчивая идея относительно фарфорового производства. А что, если вы, моя дорогая, предложите ей некий секретный рецепт производства удивительных изделий, привезенный из самого Китая – родины фарфора? Этот рецепт держится в глубокой тайне на протяжении двенадцати веков.

– Но как мне узнать этот рецепт? – воскликнула дю Шатле.

– Я дам вам его. Один мой знакомый, владелец фарфорового завода в Челси, недавно за огромные деньги выкупил этот секрет у самих китайских мастеров. Он совершил путешествие на восток именно за этим.

– Сударыня! – воскликнула дю Шатле. – Ваши безграничная щедрость и бескорыстие заставляют меня трепетать! Как же мне отблагодарить вас за помощь?

– Но ведь вы еще не дали согласия на подобную сделку.

– Что вы! Я готова на все!

– Хорошо, – спокойно сказала леди Елизавета. – Через неделю рецепт с подробными указаниями будет у вас. В качестве же благодарности я готова принять от вас в подарок золотые серьги, сделанные в виде капель воды, с вкрапленными в них агатами. Я видела эти серьги на вас две недели назад в королевском саду.

– Ах, это такая малость! – воскликнула дю Шатле, пожимая руки герцогине Кингстон.

Федор Степанович Рокотов был почти ровесником Шумилова. Его коротко остриженные волосы, от природы высоко поднятые брови и по-детски удивленный взгляд больших и грустных глаз делали художника значительно моложе своих тридцати лет.

А глаза его, как сразу показалось Сергею, были действительно грустны. И это уже было не от природы – от жизни, которая никогда и ни с кем не бывает однозначной. Сам Рокотов это прекрасно понимал. Но в нем, достаточно еще молодом человеке, никак не могло утвердиться понимание своей зависимости от обстоятельств. Ему казалось, что позиции, которых он добился в искусстве, позволяют поступать так, как того велит собственное разумение. И выговор, что объявлен был ему президентом Академии, прозвучал не только как унизительная фраза, а стал настоящей пощечиной, перенесть которую Федор Степанович не смог. И он собирал вещи. Он готовился немедленно покинуть Санкт-Петербург. Он бежал из этого серого города в белокаменную Москву – более спокойную, благообразную, более домашнюю, более – как он сам для себя определял – русскую.

За сбором баулов и застал его Сергей Шумилов.

– Вам кого? – спросил Рокотов, мельком взглянув на вошедшего Сергея.

– Наверное, вас. Дверь была отперта, иначе бы я постучал, – ответил Сергей.

– Располагайтесь, – просто сказал Рокотов, разведя руками и предлагая гостю самому разобраться в царившем беспорядке. – У меня тут сборы в дорогу, так что не обессудьте. Присаживайтесь, где удобно. Вы, собственно, по какому делу?

Все это Федор Степанович говорил, стоя на коленях и укладывая в холщовый мешок какие-то вещи – одежду, полотенца. В углу просторной и светлой комнаты стояли, должно быть, уже собранные чемоданы, два больших узла. Еще подпирал стену обернутый в плотное синее полотно и перевязанный крестом подрамник.

– Мне бы поговорить с вами… – слегка робея, начал Сергей. – Однако же я вижу, что только мешаю своим присутствием.

– Нисколько, – сказал Рокотов. – Я, знаете ли, давно привык делать несколько дел одновременно. Так что не обращайте внимания на мои сборы. Говорите, что вас интересует.

– Меня зовут Сергей Шумилов, я художник. Последние несколько месяцев помогаю работать Ивану Христофоровичу Сумскому. Живу у него же в доме.

– Это он вам и адрес мой дал?

– Он.

– Понятно, – многозначительно сказал Рокотов. – Неужели вас с извинениями прислал?

– Нет, я сам пришел. Я много о вас слышал, вот и захотел познакомиться, – сказал Сергей.

– Сколько лет вам? – спросил Рокотов.

– Тридцать два. Примерно столько же и вам, да?

– Мне тридцать один, и я предлагаю нам перейти на «ты». Знаете, я из крепостных, и никогда не был любителем салонного общения, когда седоусый генерал должен обращаться на «вы» к одиннадцатилетней девочке только потому, что она – графиня.

– Буду очень рад, – сказал Сергей. – Хотя обращение на «вы» всегда считалось на Руси признаком уважительного отношения.

– Возможно, вы и правы. Однако уважительное отношение к кому-либо не выражается ведь только формой обращения. Это, скорее, душевная расположенность одного человека к другому, и тут уж совсем не важно, как они называют друг друга. Итак, что же привело тебя ко мне?

– Дело в том, – осторожно начал Сергей, – что я знаю наперед всю твою биографию. Поэтому пришел специально, зная, что ты уезжаешь. Вот как раз о расположенности сказано вовремя. Поэтому я хочу немного успокоить твои волнения, связанные с уходом из Академии.

Рокотов поднялся с колен, отряхнул штаны, затем ладони. Прошел к столу, вытащил из-под него две табуретки и обе поставил посреди комнаты.

– Садись, – сказал с мягкой настойчивостью.

Они уселись напротив. Карие глаза против синих, короткие волосы против длинных, правильные черты лица против искаженных. Но, глядя друг на друга, они в эти первые минуты знакомства уже знали, что каждый из них беседует с единомышленником, с другом.