Минтака Ориона - Юрий Гельман

– Я внимательно слушаю вас, миледи, – сказал он тихо и добавил с осторожностью: – Но все-таки надеюсь, что после деловой части разговора мы сможем побеседовать в более мягких тонах.

– Это зависит от того, как пройдет наша сделка, – нисколько не поддаваясь обольстительным манерам Казановы, ответила леди Елизавета.

– Хорошо, – повторил итальянец. – Я слушаю вас внимательно.

– Итак, – начала герцогиня, – нам известно, что вы пытаетесь организовать в Париже, да и во всей Франции какую-то лотерею.

– Да, это правда.

– Сэр Эндрю, большой знаток по этой части, просветил меня касательно смысла подобного предприятия. Что ж, я действительно вижу выгоду в том, чтобы эта лотерея имела место в жизни Парижа. Но… вам пока не доверяют и не ссужают необходимой суммой денег, не так ли?

– Да, и это правда, – ответил Казанова.

– Мое предложение, – продолжила герцогиня, – состоит вот в чем. Я даю вам необходимую сумму денег. Заметьте, без процентов и долговых обязательств. Вы открываете свое дело и процветаете, как того хотели.

– Весьма заманчивое предложение, – ответил Казанова, настораживаясь. – Осталось выслушать и то условие, на котором вы делаете мне подобную услугу. Как я прекрасно понимаю, за всем этим что-то стои́т?

– Конечно, сударь, – усмехнулась герцогиня. – Мало того, как нам кажется, условие, которое я от вас потребую, нет, попрошу выполнить, доставит вам немало и приятных минут.

– Я сгораю от нетерпения! – воскликнул Казанова, сверкнув глазами.

– Мне хочется одной малости, пустяка, безделицы, – сказала леди Елизавета, пристально глядя на загорелое лицо итальянца. – Вам необходимо будет ненадолго съездить на родину, в Венецию, и привезти мне оттуда ножной браслет, который сейчас принадлежит синьоре Кальвассори, жене крупного банкира.

– Позвольте спросить, сударыня, – сказал Казанова, озадаченный предложением английской леди, – почему вам нужно именно это украшение? У меня в Италии восемнадцать знакомых ювелиров, любой из них посчитает за честь изготовить что-либо для вас, не менее прекрасное, чем самые лучшие в мире образцы.

– Сударь, – прервала его герцогиня, – мне нужен именно этот браслет из золотой пластины с восемью камнями по окружности. Так вы согласны?

– По правде говоря, я совсем недавно уехал из Венеции, где… разошелся в толковании некоторых законов с местным правосудием. Возвращаться обратно в тот час, когда меня могут выследить и арестовать… Что ж, сударыня, я готов рискнуть! Но знайте же и мое условие. Мы непременно продолжим наше знакомство, как только выполним условия сделки. Вы согласны, миледи?

– Позвольте мне ответить уклончиво: я подумаю, – ответила герцогиня.

– Иногда подобная фраза бывает дороже любого опрометчивого согласия. Благодарю вас, миледи, – мягко сказал Казанова. – Завтра же я отправлюсь в Венецию.

Над портретами детей Ланских Сергей работал всего две недели. Старшего из мальчиков – Сашу – Шумилов изобразил контрапостом. Юноша сидел боком, повернувшись к зрителю лицом и положив локоть на спинку стула. В его позе была какая-то стремительность, казавшаяся на первый взгляд колючей. Чуть мрачноватые облака в бледно голубом небе, видные на заднем плане, являлись намеком на появление в душе мальчика первых страстей. Однако нежно-розовый подмалевок, выполненный Сергеем предварительно, делал портрет мягким, душевным. И стоило посмотреть на лицо Саши чуть дольше, как оно становилось открытым, в глазах появлялся живой блеск пытливости и самостоятельных размышлений.

Портрет среднего брата – Дмитрия – Сергей выполнил с небольшим поворотом и наклоном головы модели, так что сразу бросалось в глаза, будто во взгляде мальчика присутствует некое разочарование. Будто только недавно к нему пришло понимание того, что кончилось детство, что сказки, которые он так любил и в которые так верил – оказались обманом. И, вместе с тем, на лице Димы как будто отпечатался вопрос: а что там впереди – после детства? Над этим эффектом Сергей бился больше всего. Что-то не складывалось, что-то ускользало от него. Но вдруг он вспомнил, как Дмитрий обозвал его кривоносиком, рассмеялся и на этой волне поймал то, что так долго не давалось ему в руки.

Проще всего было Сергею написать портрет Николеньки. Мальчик был изображен в полный рост, причем, взгляд его был направлен в сторону. Но когда зритель рассматривал на ребенке строгий темно-синий кителечек с золотыми пуговицами, галстучек, ботфортики со шпорами, и, вместе с тем, трогательно-наивный детский взгляд, устремленный в неизвестность, становилось понятно, что у мальчика за спиной, в тени комнаты, находится надежная поддержка в лице отца или матери. Их не было на портрете, но присутствие родителей ощущалось и в подъеме головы, и в полете руки чуть назад, как бы в поисках взрослого, и в строгости самого костюма, надетого с подчеркнутой аккуратностью.

Когда Сумской, все дни не мешавший Сергею писать, увидел, наконец, готовые полотна, обычно спокойное лицо его преобразилось. Сергею даже показалось, что гримаса завистливой досады чуть было не отразилась на нем. Тем не менее, Иван Христофорович довольно скоро взял себя в руки и прокомментировал тоном учительским, как бы свысока:

– А ты, Сережа, небось, под Ван Дейка старался работать? Не хвалю. Собственный взгляд и почерк иметь должен. Полагаю, графиня Ланская не весьма довольна тобой останется, а мне еще и претензии высказывать начнет.

– А я так не думаю, – будто с легким вызовом ответил Сергей. – Вот послезавтра как раз суббота, я к ним на обед схожу и полотна возьму. Там и поглядим.

– Гм, давай-давай, – процедил Сумской, плохо скрывая свое оскорбленное самолюбие. А потом вдруг резко сменил тон и добавил: – А может, меня подождешь? Я еще только портрет Елены Дмитриевны заканчиваю. Но графа и дочерей быстро сделаю, обещаю. Тогда вместе и отвезем.

Сергей с некоторой жалостью посмотрел на Сумского, но решительно отказался ждать завершения его работы.

– Я, знаете ли, Иван Христофорович, уж коль доверили мне самостоятельно работать, так и принципов своих изменять не стану. А принципы мои в том состоят, что готовые полотна в мастерской не держу и дня лишнего. А, отдав их заказчику, и место для другого чего-то освободить можно, и, главное, поскорей приятное человеку сделать. Ведь ждет, надеется…

– Ну, как знаешь, – окончательно обиделся и сник Сумской. Затем постоял еще какое-то время, на портреты мальчиков глядя, да и вышел из мастерской.

В ближайшую субботу, обернув каждый из портретов куском плотной шерстяной материи, Сергей отправился на Невский, где неподалеку от набережной Мойки находился особняк графа Ланского. Здание это было довольно молодое – основательное, каменное, не чета первым постройкам Санкт-Петербурга полувековой давности. Фасад его с шестью колоннами был выкрашен в нежный розовый цвет и радовал глаз лепными фронтонами над каждым окном и над входной дверью, выполненными в классическом стиле.

Графиня Ланская, которая все свободное время старалась посвятить детям, как правило, постоянно находилась дома, предпочитая не ездить по знакомым, а принимать их у себя. Ее супруг, сенатор Николай Алексеевич Ланской, был человеком честным и порядочным, вот почему к своим служебным обязанностям относился ревностно и даже пристрастно, не пропуская заседаний, каких-то комиссий и встреч. Уходил из дому он рано, когда дети еще спали, возвращался поздно, когда младших сыновей уже укладывали спать, и только Саше, да и то не всегда, удавалось вечером переброситься с отцом несколькими фразами.

Однако по субботам и воскресеньям граф Ланской полностью дарил себя детям, которые – все без исключения – обожали отца. Он находил время и для игр, которые часто придумывал сам, и для каких‑то бесед с детьми, причем, эти беседы почти всегда бывали общими. Во всяком случае, так казалось мальчикам, которые не подозревали о том, что с их сестрами Машей и Леной папа иногда еще разговаривает наедине, даже не в присутствии матери.

Вот и теперь, около одиннадцати часов утра, когда обычно скупое мартовское солнце неожиданно расщедрилось и выкрасило город своей золотой кистью, в большой гостиной дома Ланских царило оживление. Папа придумал новую игру. Еленушка, прекрасно владевшая фортепиано, должна была наигрывать отрывки из каких-то пиесок, а остальные дети, кто как разумел, должны были показывать, какому животному больше соответствует та или иная музыка. Животных тоже угадывали все вместе, смеялись, беззлобно подтрунивали друг над другом. Графиня же, тем временем, в малой зале, где, по обыкновению, принимала гостей, вела неторопливую беседу со своей давней подругой – Екатериной Муравьевой.